Они сидели на маленькой, выкрашенной белой краской кухоньке, все за одним столиком с фарфоровой крышкой, — Эрнест, Чарли, Премингер и доктор Страйкер, и казалось, что в ней битком народу. Сэлли у печки старательно переворачивала на сковороде оладьи, прислушиваясь к словам Премингера.
— Так вот, — продолжал Премингер, аккуратно орудуя ножом и вилкой, — все было просто превосходно. Наши товарищи словно приехали в оперу — разодеты в пух и прах, как истинные леди и джентльмены; ну, в вечерних роскошных платьях и в этих… как их, черт…
— Смокингах, — подсказал Чарли, — с черными «бабочками».
— Да, да, смокингах, — кивнул Премингер; в его речи ощущался немецкий акцент образованного человека. — Этакие приятные люди, смешавшиеся с толпой других таких же милых людей, которые пришли на судно, чтобы попрощаться с ними, со своими друзьями; все были веселы — чуть навеселе, никому и в голову не приходило, что это члены партии: опрятны, аккуратны, вышколены — просто высший класс! — Премингер негромко засмеялся: ему понравилась собственная шутка.
Сам он был похож на молодого парня из какого-нибудь почтенного средневосточного колледжа: короткая стрижка, прямой нос, голубые глаза; готов смеяться по любому поводу своим коротким, заливистым смехом; говорил быстро, словно ставил своей целью напалить как можно больше слов, чтобы поскорее перейти четко установленную границу. Что он немецкий коммунист и палубный офицер на «Бремене» — это обстоятельство не вызвало в нем никаких особых перемен.
— Удивительно, — отметил он, — сколько же красивых девушек в нашей партии здесь, в Соединенных Штатах. Прекрасно!
Все засмеялись, даже Эрнест, которому приходилось ладонью прикрывать зияющие промежутки между редкими зубами в верхнем ряду, когда он улыбался. Он прикрывал не только рот, но еще пальцами и черную повязку на глазу. За такой преградой он скрывал короткую, почти мгновенную улыбку, стараясь поскорее подавить вызвавшую ее веселость, чтобы, отняв наконец руку, вернуть лицу обычное, неподвижное, отстраненное привычное выражение, которое он вырабатывал с того времени, когда вышел из больницы. Сэлли — она наблюдала за ним стоя у печки — давно изучила каждое его движение: скупая улыбка, поднесенная ко рту рука, борьба с собой за самообладание, умиротворенность, когда рука опускалась.
Покачав головой, она бросила еще три поджаренные оладьи на тарелку.
— Вот! — И поставила ее перед Премингером. — Это вам не ресторан «Чайлдса». Куда лучше!
— Чудесно! — Премингер обильно полил их сладким сиропом. — Всякий раз, как приезжаю в Америку, набрасываюсь на них. Такое пиршество! На всем Европейском континенте ничего подобного не сыщешь!
— Ладно, — Чарли навалился на стол всем своим могучим, необъятным телом, под которым, казалось, и столик исчез, — заканчивай свою историю.
— Ну, я дал сигнал, — продолжал Премингер, размахивая вилкой. — Когда все было готово, на палубе веселились, ничего не подозревая, а стюарды носились как угорелые с подносами, а на них бокалы с шампанским, — я дал едва заметный сигнал, и все мы устроили замечательную демонстрацию. Заранее обусловленные жесты, громкие вопли: раз, два три — нацистский флаг спущен с мачты. Девочки, собравшись вместе, поют нежно, словно ангелочки; со всех концов судна к нам бегут пассажиры; теперь всем ясна наша идея — устроить небольшую, яркую антифашистскую демонстрацию. — Он не спеша размазывал кусочек масла по оладье. — Ну, потом началось. Грубость, хамство — всего этого мы, конечно, ожидали. В конце концов, все мы знали, что… что это не вечер с коктейлем в честь леди Астор. — Надув губы, он косился на свою тарелку и в в эту минуту был похож на мальчишку, возомнившего себя главой семьи. — Мы, конечно, этого ожидали — потасовки, удары по голове. В наши дни справедливость неотрывно связана с тумаками, кто же этого не знает. Но ведь это немцы, мой народ. От них всегда нужно ожидать наихудшего. Умеют сорганизоваться — быстро, молниеносно, методично; подавить мятеж на судне. Стюарды, смазчики, матросы все без исключения через полторы минуты были на месте. Двое держали нашего товарища, а третий его избивал. Все продумано, никаких случайностей.
