– Прямо протохиппи какой-то, – усмехнулась Кэл. – Что это был за человек? Где жил? Чем еще занимался?
– В книге об этом не говорится ровным счетом ничего, – ответил Франц, – и я никогда не находил других упоминаний о нем. В своей книге он довольно часто упоминает Новую Англию, и Восточную Канаду, и Нью-Йорк, но только в общих чертах. Он также несколько раз упомянул Париж (в связи с Эйфелевой башней) и Францию. И Египет.
Кэл кивнула:
– А вторая книга?
– Это весьма интересно, – сказал Франц, вручив ей книжечку. – Прежде всего, это вовсе не обычная книга, а тетрадь со страницами из рисовой бумаги, тонкой, как луковая шелуха, в переплете из плотного жатого шелка цвета, пожалуй, чайной розы; вернее, такой обложка была, пока не выцвела. Писали в ней фиолетовыми чернилами тонкой перьевой авторучкой и заполнили лишь на четверть. Остальные страницы пусты. И, знаешь, когда я купил эти книги, они были перевязаны вместе куском старой бечевки. Судя по всему, так они пролежали не один десяток лет – на обложках отчетливо видны следы веревок.
– Угу, – согласилась Кэл. – С того самого 1900 года? Миленькая тетрадка. Вот бы и мне завести такую же для дневника.
– Тетрадка и впрямь хороша. Но связали их вместе не раньше 1928 года. Пара-тройка записей датирована, и все они, кажется, сделаны на протяжении нескольких недель.
– Он был поэтом? – спросила Кэл. – Даже не читая, видно характерное расположение строчек. И кто же все это писал? Старина де Кастри?
– Нет, определенно не де Кастри, но его автор этих записок безусловно читал. А вот поэтом, пожалуй, он был. Вообще-то, мне кажется, что я угадал, чей это дневник, хотя доказать это будет нелегко, поскольку он ни разу нигде не подписался. Я думаю, что это был Кларк Эштон Смит.
– Я слышала это имя, – сказала Кэл.
– Наверное, от меня, – ответил Франц. – Он тоже сочинял ужастики с уклоном в сверхъестественное. Богатейшая фантазия, роковое стечение судеб и все такое. «Тысяча и одна ночь» в китайском стиле. По духу произведения похожи на «Шуточки смерти» Беддоуса. И как раз здесь, в Сан-Франциско, в 1928 году он и начал писать свои лучшие рассказы. Я сделал ксерокопию этого дневника и дал ее Джейми Дональдусу Байерсу, авторитетному специалисту по Смиту, который живет поблизости, на Бивер-стрит (кстати, совсем рядом с Корона-Хайтс; по карте хорошо видно), и он показал ее де Кампу (который полностью уверен, что это Смит) и Рою Сквайрсу (который так же твердо уверен, что это не Смит). Сам Байерс в полной растерянности. Говорит, что нет никаких сведений о том, что Смит в те годы на сколько-нибудь заметный срок приезжал в Сан-Франциско, и что, хотя почерк похож на руку Смита, он выдает куда больше нервозности, чем замечалось в каких-либо других его рукописях… Но у меня есть основания полагать, что Смит держал свою поездку в тайне и имел серьезный повод для крайнего волнения.
– Вот это да! – воскликнула Кэл. – Ну ты и накрутил тут! Но я понимаю почему. Это же très romantique[3], чего стоит одно только ощущение этого ребристого шелка и рисовой бумаги под пальцами.
– У меня была особая причина, – сказал Франц, сам не зная почему, понизив голос. – Видишь ли, я купил эти книжки четыре года назад, еще до того, как переехал сюда, и много раз читал и перечитывал этот дневник. Человек, любивший писать фиолетовыми чернилами (лично мне кажется, что это был Смит), раз за разом описывает, как «посещал Тиберия на Родосе, 607». На самом деле дневник полностью – или почти полностью – представляет собой отчет о серии таких бесед. Это самое «Родос», или «Родс»[4], и номер 607 засели у меня в памяти, так что, когда я отправился подыскивать жилье подешевле и мне показали здешнюю комнату…
– Конечно же, это номер твоей квартиры, 607, – перебила его Кэл.
Франц кивнул:
– Я понял, что это было предопределено или каким-то таинственным образом предрешено. Как будто я долго искал «Родос 607» и в конце концов нашел его. В те дни у меня было много загадочных пьяных идей, и я не всегда знаю, что делал и где был; например, я напрочь забыл, где находился тот сказочный магазин, где я купил эти книги, и его название, если оно у него было. Вообще-то, я был по большей части пьян в то время… Тот период…
