Откуда-то вынырнула чёрная с подфарниками «Волга», шофёр раскрыл дверь и застыл в угодливой позе.
Паршин влез в машину. Теперь только Елена Евстигнеевна обратила взгляд на врачей, на Морозова. Строгое выражение лица хозяйки потеплело. Она кивнула Морозову и жестом пригласила в дом!
Коридор тут был большой — с креслами и диваном. Приглушённым голосом, в котором ещё прорывались рыдания, хозяйка говорила:
— Володинька, друг мой, мы все тут едва живы; нас как громом оглушил врач, приезжавший со скорой помощью. Прослушав у Бориньки сердце, он заявил: «Инфаркт миокарда. Глубокий, опасный». Слышишь? «Опасный»!.. Ну, подумай, зачем он это сказал громко, и так, чтобы слышал Боря. Зачем?..
Женщина вновь разрыдалась и опустилась в кресло. Морозов заметно встревожился, взял Елену Евстигнеевну за руку. Сказал:
— Успокойтесь. И позвольте нам пройти к Борису. Где он лежит?
— Постойте. Его усыпил целитель. И велел не тревожить. Сон для него — лучшее лекарство. Инфаркт, слава Богу, не подтвердился. Ему нужен покой.
— Вы кому же верите, Елена Евстигнеевна, врачу или…
— Врач — разбойник! Ну, скажи ты мне — имел ли он право — так грубо, в глаза произнести это страшное слово? Я ничего не понимаю, но, мне кажется, от беседы с врачом больному не должно быть хуже, а Борис, как только услышал это слово «инфаркт», так весь побледнел и сердце его чуть не остановилось.
— Врач поступил опрометчиво, — наконец, глупо, но об этом потом. Сейчас мы должны пройти к больному. Вдруг в самом деле что-нибудь серьёзное — тогда потребуется срочное вмешательство.
— Ну, хорошо, хорошо. Мы пройдем к Борису — только вдвоем, тихо, так, чтобы не тревожить.
Борис лежал бледный; выражение испуга и страдания ещё держалось на его лице. Он вяло пожал руку друга, тихо сказал:
— Извини мать, она, как всегда, с причудами.
Морозов дал команду, и бригада приступила к делу. Расположили приборы, стали исследовать сердце. Морозов следил за работой кардиолога. Прошло с полчаса, но картина не прояснялась. Ни врач-кардиолог, ни Маркарян, ни сам Морозов не могли бы точно сказать: есть у больного инфаркт миокарда или тут что-нибудь другое. Больному сделали укол, и минут через пятнадцать ему стало легче.
— Что, свет-Владимир, задал я тебе загадку? — вяло улыбнулся Борис.
Елена Евстигнеевна сидела у изголовья и наблюдала за действиями врачей.
— Что тебе делал экстрасенс?
Морозов говорил серьезно, стараясь и тоном голоса не чернить самодеятельного целителя.
Ответила Елена Евстигнеевна:
— Глубокий, проникающий массаж.
Склонилась над Борисом, поправила одеяло. Поцеловала сына, сказала:
— Ты полежи, сынок, а мы пойдем в другую комнату, поговорим с доктором.
— Владимир — мой друг, говорите здесь.
— Нет, нет, сынок. Так нельзя, так не годится. Мы сейчас всё обговорим, и я вернусь.
Борис с раздражением махнул рукой. А Елена Евстигнеевна, увлекая Морозова в другую комнату, шептала на ухо:
— Экстрасенс громко, весело говорил Борису: «Инфаркта нет, инфаркта нет. И вообще — ничего серьезного. Ты устал и переутомился — легкий приступ. Я тебя живо поставлю на ноги». Вот эту последнюю фразу он повторил три раза.
И, словно боясь возражений, Елена Евстигнеевна горячо убеждала:
— Паршин немножко гипнотизер. Действует на психику — ну, как это сейчас? — психотерапия. Да, да, хорошо бы вам, Володя…
— Не спорю. У нас, врачей, есть правило — от времен Гиппократа идёт: беседа врача — тоже лекарство.
Морозов говорил не спеша, серьезно, и на лице изображал важную мину, — боялся обидеть Елену Евстигнеевну, заронив скепсис, который был бы ложно истолкован.
Врачи завершили цикл исследований, свернули приборы, стояли в ожидании указаний. Морозов попросил их идти к машине. Елене Евстигнеевне сказал:
— Картина сложная, окончательный диагноз не берусь ставить — предлагаю отправить Бориса в клинику.
— Нет. В клинику не поедем. Инфаркта нет, будем лечиться дома.
— Но я не сказал, что у больного нет инфаркта. Картина сложная.
— Диагноз поставил Паршин. Он не ошибается.
— Но позвольте, кто может поручиться? У нас приборы, новейшая методика.
— Методики меняются. Ты извини, Володя, пусть Борис лежит дома.
