— Забрали, — подтвердил Репп. — Ты получила документы?
— Конечно. Все, что требуется. Можешь не волноваться. Билеты до Швейцарии.
Они прошли по короткому коридору в ванную комнату. Ванна стояла на ножках, изображавших звериные лапы. Штукатурка на серых стенах облупилась, а от унитаза пахло. К тому же зеркало покрылось пятнами, а на потолке виднелись сырые разводы.
— Не Гранд-отель, верно? — сказал Репп. Но она, кажется, этого не помнила.
— Верно.
Все это время она шла впереди него и только сейчас, в этой серой ванной комнате, повернулась к нему всем лицом. Она искала в его глазах признаки шока. Но он не дал ей увидеть этого.
— Ну и что? — наконец спросил он. — Ты ждешь, чтобы я что-то сказал?
— Теперь мое лицо не то, что раньше, правда? — спросила она.
— Не то, но это не важно.
Шрам красной линией пробороздил ее плоть от внутреннего угла глаза к подбородку, огибая рот.
— На Востоке я видел и похуже, — заметил Репп. — После войны тебе это исправят. Снова сделают тебя красавицей. То есть я хочу сказать, сделают тебя еще красивее. Ты по-прежнему очень привлекательна.
— Стараешься быть добреньким, да?
Но для Реппа она оставалась великой красавицей. Она была самой прекрасной женщиной, которую он когда-либо встречал. Ее светлые волосы были теперь коротко острижены, но тело сохраняло прежнюю гибкость и грацию. Для истинной арийской женщины она была, пожалуй, худощава, ее бедра были слишком узки для легких родов; впрочем, Репп никогда не интересовался детьми. На ней была серая юбка в мелкую полоску, блузка из цветастой материи, темные чулки, по-видимому очень старые, и туфли на высоком каблуке. Шея у нее была длинной, и под светлой кожей было видно, как пульсируют синие вены. Лицо казалось сделанным из фарфора или какого-то другого столь же изысканного, но хрупкого материала, хотя взгляд был твердым и сильным.
— Вот горячая вода, — сказала она. — А гражданская одежда в комоде в спальне.
— Знаешь, Маргарита, похоже, что все это тебе ужасно не по душе.
— Я пойду приготовлю ужин. Ты, должно быть, очень голоден.
Они ели в неловком молчании в маленькой темной кухне, хотя то, что она приготовила, — яйца, черный хлеб, сыр — было очень вкусно, а Репп после ванны чувствовал себя намного лучше.
— Мне очень давно не приходилось так хорошо есть.
— Они дали мне много денег, эти твои люди. Черный рынок здесь очень богатый.
— А разве может быть иначе? Ведь совсем рядом Швейцария.
— Иногда можно достать свинину, говядину и даже телятину. И конечно, сосиски. — Почти как до войны.
— Почти. Но ты все время знаешь, что идет война. И не потому, что везде солдаты, а потому, что нет музыки. Нет настоящей музыки. По радио иногда играют Вагнера и этого ужасного Корнгольда. Но ни Шопена, ни Хиндемита, ни Малера. Интересно, что они имеют против Малера. Из всех наших композиторов он единственный, чьи произведения действительно напоминают битвы. А ведь именно это они и любят, не правда ли? Так почему же они не разрешают Малера?
Репп ответил, что не знает. Хотя он ничего не понимал в музыке, ему было приятно видеть, что Маргарита так оживилась.
— Я очень люблю Шопена, — сказала она.
— Да, он хорош, — согласился Репп.
— Нужно было привезти сюда мой патефон. Или рояль. Но все происходило в такой спешке. Не было времени даже для патефона. О рояле, разумеется, не могло быть и речи. Это даже я понимала.
Он ничего не ответил. Затем она спросила:
— Кого ты видел за последнее время? Ты вообще-то видел генерала Баума? Он всегда меня так смешил.
— По-моему, он убит. В Венгрии.
— О. Мне жать. А полковник князь фон Кюль? Очаровательный мужчина.
— Пропал без вести. В России. Скорее всего убит, но, возможно, в плену.
— А… но нет, это бесполезно. Большинство из них убито, так ведь?
— Полагаю, что многие. Жертва была гигантской.
— Иногда я чувствую себя привидением. Единственной оставшейся. Ты никогда не думал обо всем этом с такой стороны?
— Нет.
— Это так печально. Все эти молодые люди… Ты помнишь Июльский праздник в 1938 году? Тогда я впервые увидела тебя. Уверена, что ты этого не помнишь. Я только что встала из-за рояля. Во всяком случае, в зале было множество прекрасных молодых людей. Мы пели и танцевали. Было такое счастливое время. Но большинство из этих людей сейчас уже мертвы, да?
