Мастер-снайпер - страница 41

— Надеюсь, вы арестуете его или как там у вас это называется, — сказал Шмуль. Он вынужден был вернуться к теме Реппа, но в конце концов добавил только: — Он солдат. Довольно спокойный человек, держит под контролем себя и других. Я не сумел проникнуть в его душу. Евреи никогда не понимали людей такого сорта. Не могу даже вообразить, что он из себя представляет, что у него на уме, какими глазами он смотрит на мир. Он пугает меня. Пугал тогда. Пугает и теперь, в этой комнате. Он не знает, что такое горе.

Хотя Шмуль и не хотел понимать Реппа, именно это было сейчас основной задачей Литса. Он пристально уставился на фотографию. Под ней стояла простая подпись: «Кадет Репп, один из наших образцовых немецких спортсменов, имеет большое будущее в стрелковых состязаниях».

Прошел еще один день, и снова вяло тянулся очередной допрос. Проведя в предыдущий вечер столько времени над фотографией немца, Литс чувствовал себя совсем разбитым. По запросу Тони очередная группа аналитиков отправилась в Британский музей просматривать немецкую периодику, надеясь, что там может всплыть что-нибудь новое. Таким образом, этот аспект тут же выскользнул из рук Литса, и вместо этого перед ним теперь сидел все тот же еврей, который выглядел хуже, чем обычно. В первые дни, проведенные у союзников, когда его до отвала кормили легкой пищей, с навязчивым энтузиазмом заботились о нем, возможно, даже слегка льстили ему, он несколько оживился. Но по мере того как проходило время, Литс начал чувствовать, что они теряют его. А в последнее время он стал замкнутым, на вопросы отвечал ворчливо, с причитаниями. Литс слышал, что у него иногда случаются ночные кошмары и он кричит: «Ost! Ost!» (восток, восток); из всего этого американец сделал вывод, что еврей прошел через тяжелые испытания. Но, черт подери, он ведь вышел из них, верно? Литс был воспитан не в том духе, чтобы сочувствовать унынию. Он не терпел трагических взглядов на жизнь, а когда сам порой впадал в мрачное состояние духа, то при этом остро ненавидел себя.

Что там ни говори, но сейчас не только еврей вел себя недружелюбно, но и сам Лиге чувствовал себя больным. По меньшей мере, он простудился.

— Вы выглядите просто ужасно, — заявил Роджер в редком для него порыве человеческого сострадания, хотя, что касается несчастья другого человека, он вряд ли был убедителен.

— Англичане предпочитают держать комнаты прохладными, — заметил бывший узник.

— Роджер, затопи обогреватель, — раздраженно сказал Литс, которому не терпелось вернуться к главному сегодняшнему делу — очередному обсуждению смысла слов «человек с дубом».

Что-то пробормотав, Роджер поплелся к обогревателю и загромыхал там.

— Здесь почти сорок градусов, — сказал он в пространство.

Шмуль снова шмыгнул носом, прочистил свой саднящий нос в тряпочку и выбросил ее в корзину для бумаг.

— Мне бы хотелось получить обратно мою шинель. Немецкую. По крайней мере, они делают их теплыми. Эту насквозь продувает.

Он одернул надетую на нем американскую куртку.

— То старье? Да оно пахло, как химическая лаборатория, — возмутился Роджер.

— Ну ладно, — сказал Литс, — а может быть какое-то скрытое значение в этом дубе? Что-то вроде каламбура, символа, или это как-то связано с тевтонской мифологи…

Литс замолчал на полуслове.

— Эй, — крикнул он, резко повернувшись. — Что ты имел в виду, говоря про химическую лабораторию?

— А? — удивленно поднял голову Роджер.

— Я сказал, что ты имел в виду…

— Я слышал, что вы сказали. А я имел в виду то, что та шинель пахла как химическая лаборатория. — Это было наиболее полное объяснение, которое он мог дать. — Я целый год проходил органическую химию в университете, вот и все.

— Где она?

— Чего? — проворчал Роджер. — Это просто старая фрицевская шинель. Откуда мне было знать, что она какая-то особая? Я, э-э, выбросил ее.

— О господи, — сказал Литс — Куда?