Фольмерхаузен испытывал необычайное удовольствие. Он действительно чувствовал себя так, словно сделал открытие. Надо не забыть найти какую-нибудь книжку о цветах. Он ничего о них не знал, но сейчас чувствовал, что его переполняет внезапно появившееся любопытство.
Однако эти умиротворяющие мысли тут же испарились, когда он понял, что стоит на площадке, где производились убийства. Его охватили воспоминания о той ночи. Когда он понял, что они собираются расстрелять пленных? Он не мог припомнить точно, понимание приходило к нему постепенно в течение первых месяцев. Он не мог даже определить конкретный момент осознания. Было похоже, что все знати это с самого начала, но никто не находил здесь ничего необычного. Никто не расстраивался по этому поводу. Репп, похоже, думал об этом как о чем-то само собой разумеющемся. Он и не пытался смотреть на это как-то по иному, просто это обязательно должно было случиться, когда прототип «Вампира» подойдет к определенной стадии. Но у Фольмерхаузена все это вызывало неприязнь, отвращение.
Он хорошо помнил начало, двойной ряд людей, смирно стоящих в темноте на холоде. Он слышал, как они дышали. Они казались такими живыми. Он был сильно взволнован, нервничал, у него даже схватило живот. Евреи стояли рядами в ожидании смерти. Он не видел их лиц, но в этот предпоследний момент заметил одну странную особенность.
Они были такими маленькими.
Они все были маленькими. Некоторые еще совсем мальчишки, но даже и те, что постарше, были тощими и низенькими.
А потом все произошло чисто механически. Евреи маршем отправились на площадку, и, когда они исчезли из его поля зрения, он больше о них не думал.
Подготовка была краткой и неторопливой. Репп возился с оружием, затем согнулся за ним и притянул его ближе к себе, принимая устойчивую позу: все кости под автоматом, никакой плоти, никаких мускулов, ничего, кроме костной структуры, поддерживающей вес.
«Вы можете начинать, господин оберштурмбанфюрер», — сказал кто-то.
«А, да, — ответил Репп, его голос приглушался прижатым к лицу прикладом. — Отлично, отлично». «Охрана убрана, господин оберштурмбанфюрер, — крикнул кто-то, — До цели четыреста пятьдесят метров».
«Хорошо, хорошо», — ответил Репп, и его голос утонул за глухими ударами выстрелов, разлетевшихся быстрой барабанной дробью, отдельные звуки которой из-за скорости слились в единое целое.
Всего несколькими секундами позже они поняли, что один человек выжил, а еще через несколько секунд разверзся ад: вспыхнули огни, два американских истребителя-штурмовика с ревом ринулись к освещенной зоне, поливая пулями землю, по полю побежали взрывшие почву дорожки, и огни погасли.
«Сволочи, — сказал кто-то, — и откуда они только взялись?»
Фольмерхаузен вздрогнул. Сейчас он стоял в траве как раз на том месте, где лежали скрюченные тела. Пули «Вампира» вырывали огромные куски плоти. В ту ночь кровь пропитала всю землю, но сейчас здесь были только трава, солнце, голубое небо и легкий бриз.
Фольмерхаузен пошел по направлению к деревьям. Он внезапно заметил, что солнце скрылось за облачком. Ничего удивительного в том, что так резко похолодало.
Солнце снова выглянуло из-за облака, и он опять ощутил у себя на шее солнечное тепло.
"Да, согрей меня.
Успокой меня.
Умой меня.
Да, очисти меня.
Прости меня".
И тут он понял, откуда у него возьмутся эти десять килограммов.
Они составляли странную пару: Сьюзен в своем невзрачном гражданском платье и доктор Фишельсон, одетый по моде прошлого столетия, с вычурным древним стоячим воротничком, с гетрами, в полосатом костюме, с эспаньолкой и пенсне. «Мы выглядим так, словно сошли с фотографии моих дедушки и бабушки», — думала она.
Вроде бы она уже немного успокоила его, но не была в ном полностью уверена. В любой момент старик мог взвинтиться и затараторить на дикой смеси польского, идиша, немецкого и английского, вытирая слезящиеся глаза, облизывая пересохшие губы и возбужденно рассказывая о неизвестных ей событиях и людях. Сьюзен знала, что его нельзя назвать человеком дела, но, когда что-либо касалось определенного предмета — участи евреев, его воля становилась железной. Казалось, что он постоянно носит с собой этот воображаемый груз, который с каждым днем все ниже и ниже пригибает его к земле, приводит его к еще большему безумию. Однако сейчас он вел себя относительно тихо. Сьюзен успокаивала его, выслушивала, кивала в ответ, поддакивала, что-то шептала. Они сидели на двух неудобных стульях в стерильном коридоре частной клиники в Килбене, пригороде Лондона, перед дверьми, за которыми отдыхал Человек с Востока, как напыщенно окрестил его Фишельсон.
