Но сорок килограммов? Зачем? Неужели они планируют сбрасывать его с самолета? Тогда устройство все равно разобьется, а амортизация удара в спецификации заложена не была. Фольмерхаузен по своей инициативе пошел к Реппу.
— Господин оберштурмбанфюрер, не могли бы вы указать мне хотя бы некоторые причины, требующие ограничения веса?
— Извините, господин инженер-доктор, — холодно ответил Репп. — Таковы тактические требования, только и всего. Кто-то же должен таскать эту чертову штуку.
— Но ведь несомненно есть машины, которые…
— Сорок килограммов, господин инженер-доктор. После этого у Ганса-жида начались ночные кошмары.
Пища у него в животе бурлила и бунтовала. Он работал с какой-то одержимостью, командовал своими людьми, как тиран, требовал от них невозможного. Однажды он услышал, как кто-то из подчиненных пошутил: «Это не Ганс-жид, а Аттила-варвар». Несмотря ни на что, начиная с 1933 года он все же дошел до нынешнего положения; этот путь был сложным, полным ложных стартов и упущенных возможностей, предательств и разочарований, несправедливых обвинений и заговоров против него, долгов, заставлявших его унижаться перед другими. Но больше, чем что-либо на свете, его преследовала тень 1933 года. «Последний год, когда я был действительно счастлив, — говорил он сам себе, — после чего все и началось».
Начальный год — для «Вампира», для Куцхера, для Германии. Но в то же время и год завершающий. Это был последний год, когда Фольмерхаузен занимался физикой, а он любил физику, его склад ума прекрасно подходил для этой науки. Но уже в следующем, 1934 году физика была официально объявлена еврейской наукой, такой же полурелигией, как и фрейдизм, полной каббалы, ритуалов и пентаграмм, и молодые блестящие арийские головы, в том числе Фольмерхаузен, были вынуждены обратиться к другим областям деятельности. Многие, причем не только евреи, покинули Германию; они оказалась счастливчиками. Для тех, кто остался, выбор был невеселым. Дицл занялся аэродинамикой, Штосселъ вернулся к химии, Ланге вообще оставил науку и стал партийным интеллектуалом. Фольмерхаузен тоже чувствовал, что его вынуждают к кардинальной перемене рода деятельности, перемене смелой и необычайно резкой, что ему совсем не нравилось. Он вернулся в Технологический институт и стал инженером-баллистиком, а не уважаемым доктором наук. В этой профессии не было загадок, которые задавала физика, не было ощущения, что перед тобой раскрывается вселенная; но все знали, что рано или поздно должна начаться война, а война означала пушки, а пушки означали работу. Он взялся за это со страхом, ведомый единственным чувством, что сможет продолжить работу в области, в которой был действительно талантлив. Сначала, когда его пригласили в конструкторскую группу ЭРМА Бертольда Гипеля, казалось, что он сделал правильный выбор. ЭРМА (сокращенное название «Erfurter Maschinenfabrik В. Giepel GmbH, Erfurt») была в тот момент истории самой плодовитой конструкторской организацией в области оружия, в которой собрались лучшие специалисты со всего мира, молодые инженеры после технических институтов, с конкурирующих предприятий, таких как «Waffenfabrik Mauser» в Оберндорфе или «Walther AG» в Мюнхене, даже из швейцарской лаборатории SIG и американского «Винчестера». Все было пересмотрено. Блестящая команда, которую собрал Гипель, совершила настоящий переворот в области автоматического оружия и создала Maschinenpistole, использовав радикальный принцип открытого затвора и прямой отдачи, что способствовало упрощению производственных процессов, облегчению и повышению надежности; к тому же такая конструкция позволяла обеспечить циркуляцию воздуха между казенной частью и дулом, способствующую охлаждению, что резко повысило скорострельность до 540 выстрелов в минуту. Короче говоря, они изобрели лучший в мире автомат, МР-40, который впоследствии стал известен всему миру под другим названием.
Эти дни должны были стать для Фольмерхаузена необычными, что и случилось на самом деле. Но его прошлое, связанное с физикой, прилипло к нему, как еврейский душок. Он никак не мог от этого отделаться; другие шептались у него за спиной, откалывали разные шуточки, немилосердно его поддразнивали. Они ненавидели его, потому что он когда-то стремился стать ученым; точно так же ученые, с которыми он вступал в контакт, ненавидели его, потому что он стал инженером. Он превратился в какую-то искаженную личность, склонную к замкнутости, угрюмости и жалости к себе. Он стал раздражительным, хмурым, во всем оправдывал себя и винил других. Его голова была забита воображаемыми комплиментами, которые он заслужил, но так никогда и не получил — только из-за того, разумеется, что остальные завидовали его блестящим способностям. Благодаря всему этому родилась кличка Ганс-жид.
