Рябой петух с тройным гребнем прочертил перед несушкой жестким приспущенным крылом и нехотя исполнил петушиную супружескую обязанность.
Жирные гуси пересекли дорогу прямо перед Темлюковым. Последний гусь, видимо главный, попытался ущипнуть художника за штанину. Несколько баб с расплывчатыми красными лицами, неуклюжие и бесформенные, в синих халатах и домашних шлепанцах, вышли из магазина с сумками, набитыми кирпичами хлеба. Хлебом Воскресенские бабы выкармливали своих поросят. Темлюков посторонился, пропустив трактор. В маленькой кабине гоготали трое молодых мужиков.
Двухэтажное правление находилось в центре поселка. Перед ним через всю улицу висел транспарант:
«Продадим Родине сто тысяч тонн кормовой свеклы».
«Продадим Родине» выделено крупными буквами, и Темлюков сначала прочел «Продадим Родину», потер глаза и только потом понял, о чем говорится в транспаранте.
Кабинет Клыкова размещался на втором этаже.
Директор вышел встретить гостя.
– Я вас в окно увидел. Молодец, встаете по-нашему, рано. В городах привыкли дрыхнуть до обеда. Как спалось на новом месте?
– Спалось. Даже с полным пузом прекрасно. В городе после нашей вчерашней трапезы я бы отходил неделю.
Клыков не обманул. В стеклянных шкафах его кабинета сверкали нетронутым переплетом классики марксизма-ленинизма. Со стены портретом щурился вождь мирового пролетариата. На письменном столе – большая фотография. Сам товарищ Подгорный пристраивает звезду Героя на лацкан пиджака Николая Лукьяновича.
Темлюков расписался на договоре. Получил от кассирши Дуньки аванс и уже хотел уходить, но Клыков его задержал.
– Ко мне сейчас заедет инструктор райкома по сельскому хозяйству. Вон его «Волга» катит, – указал Клыков в окно. – Послушайте. Думаю, вам многое станет понятно в работе сельского труженика.
Темлюков уселся в уголок. В кабинет вошел упитанный молодой человек в темном костюме и галстуке. Косолапо ставя на паркет начищенные полуботинки, он направился к директору здороваться. Потом достал из портфеля бумагу и выложил ее перед Клыковым.
– Ну и что ты, товарищ Федоренко, мне привез? – спросил Николай Лукьянович.
– Разнарядочка пришла, – ответил молодой человек.
– Ну-с, и что нам партия предлагает и советует?
– Райком партии в этом году на основных площадях советует посадить морковь.
– Послушай, товарищ Федоренко, тут морковь сроду не родилась! Зачем ее сажать?
– Этого я сказать вам не могу, – простодушно ответил инструктор райкома. – Пришла разнарядка.
– Партия нам поставила задачу, наше дело выполнять.
Темлюкову показалось, что Клыков ему подмигнул. Потом мужчины поговорили об охоте на Воскресенских болотах. Николай Лукьянович открыл сейф, извлек бутылку коньяка и три рюмки.
– Это мой друг, художник из Москвы, – представил директор Темлюкова.
Закусили яблоками, что лежали в вазе на окне.
Отправив приветы женам, мужчины распрощались.
Клыков сказал Темлюкову:
– Первое действие закончено, переходим ко второму, – и вызвал по телефону своего агронома.
В кабинет вошел сутулый, дубленный солнцем и ветрами агроном Попов. Клыков подвинул к нему бумагу:
– Вот, Петрович, морковь нам велят сеять…
– Как морковь?! – Агроном забегал по кабинету и, только теперь заметив Темлюкова, набросился на художника:
– Да ты понимаешь ли, бумажная твоя голова, что морковь в наших местах отродясь не сеяли?
Что ж я, на старости лет скажу людям морковь здесь сажать? Они меня засмеют. Откуда вы на нас свалились? Неужто мы тут не знаем, что сажать, что нет!
– Ты зачем на художника набросился? Он из Москвы приехал наш клуб украшать. Морковь не по его части.
Агроном плюхнулся в кресло и тяжело задышал.
Его голубые выцветшие глаза выражали растерянность и детскую обиду. Казалось, еще немного, и он заплачет.
– Ты, Петрович, сильно не страдай. Получи семена, возьми третью бригаду. Насыпьте гектара на три реденько. А через неделю дадим в райком телеграмму: «Морковь не взошла, перепахали под картошку».
Вот и все.
Агроном подбежал к директору, несколько секунд стоял, впившись в него глазами. Затем его скрючил приступ смеха. Темлюков тоже не удержался. Мужчины смеялись до слез. Когда доканчивали бутылку коньяка, Петрович сказал Темлюкову:
