И в воротах их уже ждали.
– Кто такие? – грозно спросил вставший на пути нехилого сложения человек.
Встал, загородил Альбе дорогу. Вдруг задохнулся, упал на колени. Мастер прошёл мимо, как шёл. У крыльца в господский дом встали уже плотной стайкой служки. У переднего в руке качнулась увесистая длинная палка.
– Отрублю руку, – не замедляя шага, равнодушно бросил монах.
Палка не просто опустилась, а пала на землю, брякнула. Трое взошли на крыльцо. Сзади, за спинами – топот ног, скрип закрываемых ворот, лязг железа. Миновали дверные порталы, вошли в гулкую пустоту вестибюля. Точно, есть и с мушкетами. У кого-то и кованое железо блеснуло в руках. Мастер, словно задумавшись, встал, сложив руки на животе, в рукава спрятав кисти. Негромкий, с зловещей вибрацией голос его разнёсся вдоль стен, плеснулся под сводами:
– Скажите хозяйке. Пришёл горевестник.
С искажённым мукой лицом, некрасиво закусив губу, но всё равно оставаясь очень милой семнадцатилетней девушкой, хозяйка подходила сама.
– Цинногвер? – спросила, дрожа. – Что… с ним?
– Где ваши родители? – вместо ответа проговорил стоящий неподвижно Альба. – Позовите их. Пусть станут здесь.
Пришли и они. Хрипло дышали охранники у дверей. Задавленно всхлипывая, зажимала рукой рот женщина – её мать.
– Веруете ли вы в Бога? – сурово спросил неподвижный монах.
– Веруем, – ответил за всех поддерживающий мать мужчина.
– Англиканской ли вы церкви или Римской? Говорите, мне можно.
– Англиканской…
– Тогда опустимся все на колени и прочтём молитву. За упокоенье того, кто к вам уже не придёт никогда. Помолимся, потому что Цинногвера больше нет.
Вскрикнула и зашлась тихим воем девочка-хозяйка. Выдохнули-простонали стоящие в холле. Альба, за ним – все остальные опустились на колени.
– Патер ностер! – принялся читать на латыни монах…
Девушка, стоя на коленях, сквозь плач пыталась вторить. Оперлась рукой перед собой. Бэнсон видел, что рука эта дрожала.
Прозвучали последние слова молитвы.
– Амен! – возгласил Альба и поднялся с колен.
– Амен! – нестройно откликнулись встающие и засопели, забрякали, зашуршали.
– Мы можем уединиться? – спросил Альба.
– О, конечно! – девушка, плача, почти не помня себя, ходила от него к родителям и обратно. – Конечно, святой отец! Идёмте, скорее идёмте!
В боковой зале, как видно столовой, трое пришедших и трое хозяев сели за стол. Девушка выпила воды, стала успокаиваться, но всё ещё дрожала, словно в ознобе. Теперь громко плакала мать.
– Но скажите! – взлетел отчаянный голос. – Правда ли, что он мёртв? А может, это ошибка? Да, он давно не писал и пропал где-то… Но вдруг?
– Нет, дочь моя. Я в это время был рядом. Я видел доподлинно. Мы, – монах повернул капюшон в сторону молчащего Бэнсона, – последние, кто видел его живым. Мы бились. Он умер при нас.
– Но может быть… Может быть… Только ранен? Так часто бывает!
– Крепись, дочь моя. Он не может быть ранен. Ему отсекли голову.
– О нет!! Как же это?!
– На то была воля Божья. Всё, что он успел мне передать перед схваткой, – как вас найти и вот это…
Альба медленно, словно живого птенца, достал из-за пазухи ключ. Спокойствие и землистая бледность пали на тонкое лицо девушки.
– Да, – прошептала она. – Он носил его на себе…
– Он просил, чтоб я посвятил тебя в то, что за дверью.
– Мы войдём туда?
– Да. Мы войдём.
– Но, кроме него, никто не смел…
– Да, он говорил. Там ловушки. Поэтому сначала я сам осмотрю.
– Он говорил… – как будто силясь что-то вспомнить, повторяла вслух девушка. – Он говорил… Он говорил… Да! Если кто-то придёт, как бы от него… Скажите… Простите, святой отец, но он говорил… Ответьте, как его звали его самые близкие друзья?
Потянулась пауза. Монах приподнял капюшон. Над столом просвистел его вздох. И, как камень с небес, тяжко грянуло слово:
– Регент…
Девушка вновь застонала.
– Мы все, – добавил горестно Альба, – звали его Регент.
– Он пел в церкви… В хоре…
– Он был непростой человек, – громко и скорбно уверил монах. – Он умер. Его больше нет.
Она сидела, раскачиваясь на скамье, плотно обхватив себя поперёк живота руками. Всхлипывала, закусив губу. Пыталась совладать с собой, успокоиться. Спросила, вздрагивая:
