— Сколько ей было? — спросил полицейский.
— Пятнадцать, еще не исполнилось. — мрачно отвечал Алексей Николаевич.
— Несчастная! — Егор перекрестился. — Это ж, теперь, отпевать не возьмутся.
— А ну их к чертям. — в сердцах бросил генерал в отставке.
Поднялись в дом, с порога можно-было ощутить гнетущую атмосферу горя, семья живущая здесь потеряла самое дорогое, то что уже никогда не вернуть, свои надежды и мечты, свой светоч в жизни, своего ребенка.
Передняя была просторной, из нее начинался коридор шедший в глубь дома, слева и справа было по дверному проему. Один был двухдверный, большой, второй обычный, с одной дверью. Здесь же стоял диванчик, у большой двери, а у маленькой два стула, немного дальше большая, разукрашенная ваза, с метр в высоту, а из нее торчали какие-то палки. Из-за большой двери слышались приглушенные голоса, кто-то всхлипывал, кто-то рыдал. Алексей Николаевич набрал воздуху в грудь и резко рванул обе двери за ручки на себя, все трое вошли в комнату. Помещение в котором оказался Сергей было, скорее всего, гостинной. Камин, у очага, как и в доме Раисы Петровны, угол из мягких диванов и кресел, комод в углу, большие окна завешены тяжелой парчой цвета золы.
На диванах, обнявшись, сидели те пожилые люди, которых Сергей встретил в церкви в воскресенье, и которые позже присоединились к ним в трактире. Те самые, которые жаловались на своевольную дочь. С ними сидели Раиса Петровна и Олечка, ближе ко входу, на кресле сидел огромный мужик с большим животом и длинными руками, на быльце кресла, рядом, сидела сухонькая старушка и обнимала гиганта, оба плакали.
Остап метался от одной пары к другой, с какими-то пузырьками и стаканом в руках, вид у него был озабоченый. Увидев Алексей Николаевича гигант встал, подошел:
— Что-ж теперь будет?! — громко прошептал он, и заплакал, рядом стала старушка.
— Пилип, Фросья. — он тихим голосом поздоровался, больше не нашел что сказать.
Дальше он пошел к родственнику, а Пилип и Фросья, так-же плача, вышли из комнаты. Сергей помнил, что супруги были людьми в возрасте, и что мужчина был порядком седой, да и женщина, тоже. Но сейчас! Сейчас они кажется состарились на двадцать лет каждый! Глубокие морщины, которых до этого не было, изуродовали лица, а волос стал пугающе белого цвета. Горе не щадит никого.
— Павел. — голос генерала звучал тихо.
— Леша, как же, кто теперь..- старик не договорил, видимо плакать уже не было сил, и его тело беззвучно содрогалось.
— Людмила. — обратился Алексей Николаевич к супруге брата.
Женщина сидела со стеклянными глазами, с отсутствующим взглядом.
— Я ее боярышником напоил. — тихим голосом сказал подошедший Остап.
Раиса Петровна и Олечка держали женщину за руки, у обоих в глазах стояли слезы, Алексей Николаевич положил брату руку на плечо и присел рядом.
— Вам налить. — Остап показал ему пузырек и стакан которые держал в руках.
— Водки. — мрачно ответил тот, Остап помотал головой, давая понять что этого у него нет. — Егор, сходи, будь добр на кухню, там найдешь.
Егор пошел к двери, за ним вышел и Сергей. Юноше было сложно, он впервые в жизни присутствовал в месте, где было столько горя и печали, казалось что сам воздух был горек и тяжел, давил на грудь не давая вздохнуть. Егор пошел по коридору в глубь дома, видимо там находилась кухня, Сергей-же пошел в обратную сторону, вышел на крыльцо.
Излучая призрачный свет, месяц стоял высоко, после дома юноше показалось что на улице похолодало и он поежился. Во дворе все было как и прежде, повозка, лошади, карета, у кареты два силуэта, он повернулся, дымок защекотал ноздри, рядом стоял Мирон и курил папиросу.
— Мирон. — тихо поприветствовал его Сергей.
— Сергей Александрович.
Сергею показалось что Мирон чем-то взволнован и озадачен. Естественно, что смерть молодой девушки, практически еще ребенка, далеко не приятное явление, но нервничал Мирон уж очень явно, как для человека имеющего дело со смертью почти каждый день. Сергею это показалось странным.
— Что покойная? — очень аккуратно спросил юноша у лекаря.
— Повесилась. — вздохнул тот, потом осмотрелся, потушил сигарету и дрожащим голосом произнес. — Пройдемте.
