- Роман тут какой-нибудь!
- Роман? - воскликнула Миропа Дмитриевна с сильно засветлевшимися глазками.
- Конечно, роман! - повторил Аггей Никитич. - В Варшаве это почти каждодневно бывает.
- Но роман у дочери, я полагаю, а не у старухи, - заметила Миропа Дмитриевна.
- Вероятно! - подтвердил капитан. - И скажите, эта дочка хорошенькая?
- Очень!.. Очень!.. - почти взвизгнула Миропа Дмитриевна. - Сначала я ее, - продолжала она, - и не рассмотрела хорошенько, когда отдавала им квартиру; но вчера поутру, так, будто гуляя по тротуару, я стала ходить мимо их окон, и вижу: в одной комнате сидит адмиральша, а в другой дочь, которая, вероятно, только что встала с постели и стоит недалеко от окна в одной еще рубашечке, совершенно распущенной, - и что это за красота у ней личико и турнюр весь - чудо что такое! Ну, вообразите вы себе сливки, в которые опущены листья розы!
Капитан при этом как бы даже заржал слегка.
- Это хорошо, должно быть! - произнес он.
- Удивительно, неописанно хорошо!.. - подхватила Миропа Дмитриевна. - И я вот теперь припоминаю, что вы совершенно справедливо сказали, что тут какой-нибудь роман, потому что у дочери, тоже как и у матери, лицо очень печальное, точно она всю ночь плакала.
- Будешь плакать, как эта проклятая любовь заползет червячком в душу!.. - проговорил с ударением капитан.
Миропа Дмитриевна совершенно справедливо говорила, что на лицах Людмилы и адмиральши проглядывала печаль. В тот именно день, как за ними подсматривала Зудченко, у них произошел такого рода разговор:
- Ты принимала ту микстуру, которую я тебе привезла? - спросила Юлия Матвеевна сухим тоном.
- Принимала, - отвечала дочь нехотя и с оттенком досады.
- И что же, лучше, поспокойнее себя чувствуешь?
- Нет!
- А покушать чего не хочешь ли?
- Нет!
Проговоря это, Людмила, видимо, терзаемая мучащей ее тоской, встала и ушла в свою комнату.
Старуха же адмиральша подняла свои глаза на висевший в углу дорожный образок казанской божией матери, как бы возлагая все свои надежды на владычицу.
Перед тем как Рыжовым уехать в Москву, между матерью и дочерью, этими двумя кроткими существами, разыгралась страшная драма, которую я даже не знаю, в состоянии ли буду с достаточною прозрачностью и силою передать: вскоре после сенаторского бала Юлия Матвеевна совершенно случайно и без всякого умысла, но тем не менее тихо, так что не скрипнула под ее ногой ни одна паркетинка, вошла в гостиную своего хаотического дома и увидала там, что Людмила была в объятиях Ченцова. Как бы сразу все прояснилось и объяснилось в недалеком уме старухи: и эта необыкновенная дружба дочери с Ченцовым, и разные, никогда прежде не замечаемые в Людмиле странности, и наконец прихварывание ее. Людмила первая заметила мать и, вскрикнув с ужасом: "мамаша!", убежала к себе наверх. Юлия Матвеевна, с лицом как бы мгновенно утратившим свое простодушие и принявшим строгое выражение, обратилась к Ченцову, тоже окончательно смущенному, и сказала:
- Я надеюсь, что ваша нога больше не будет в моем доме?
Ченцов, ничего не ответив, а только неловко поклонившись, ушел из гостиной, а потом и совсем уехал из хаотического дома.
Адмиральша прошла наверх в комнату дочери. Людмила лежала в постели, уткнувшись лицом в подушки и плача.
- Мы с тобой завтра же едем в Москву! - проговорила решительно и твердо адмиральша.
- Зачем? - отозвалась глухо и сквозь слезы дочь.
- Я тебе после скажу!.. Поедешь?
Людмила некоторое время не отвечала. Старуха с прежним выражением в лице и в какой-то окаменелой позе стояла около кровати дочери и ожидала ответа ее. Наконец Людмила, не переставая плакать, отозвалась на вопрос матери:
- Хорошо, мамаша, я поеду с вами... Я знаю, что мне нужно уехать!..
Адмиральша сошла вниз в свою комнату и велела позвать Сусанну и Музу. Те пришли. Юлия Матвеевна объявила им, что она завтра уезжает с Людмилой в Москву, потому что той необходимо серьезно полечиться.
- А нас, мамаша, вы разве не возьмете? - спросила Сусанна с удивлением.
- Нет, у меня денег теперь мало, чтобы вас всех везти, - отвечала ей с твердостью адмиральша.
