Сверстову, к его удовольствию, удалось наконец, когда он зашел сбоку к Андреюшке, через расстегнутую рубаху того заглянуть под мышки юродивому, причем он не увидел ни малейшего пятнышка.
"Вот это чудо настоящее!" - подумал Сверстов про себя.
Адмиральша же, когда gnadige Frau, по знаку Егора Егорыча, сказала ей, что надо уходить, произнесла знаменательно:
- Он благословит... Андреюшка, благослови!
Андреюшка закачал отрицательно головой.
- Ему благочинным здешним года с три как запрещено благословлять! опять шепнула сестра Андреюшки Егору Егорычу.
- А! - полувоскликнул тот и во всеуслышание объявил, что пора удалиться; все пошли, будучи очень довольны, что посетили и видели юродивого.
Переночевав, кому и как бог привел, путники мои, едва только появилось солнце, отправились в обратный путь. День опять был ясный и теплый. Верстах в двадцати от города доктор, увидав из окна кареты стоявшую на горе и весьма недалеко от большой дороги помещичью усадьбу, попросил кучера, чтобы тот остановился, и затем, выскочив из кареты, подбежал к бричке Егора Егорыча:
- Это ведь усадьба, где живет Пилецкий?
- Да, - проговорил Егор Егорыч, воспрянув от своих глубоких размышлений.
- Заедемте к нему!.. Мы сделаем благое дело; старуха бодра и весела и без меня доедет благополучно! - продолжал Сверстов.
- А как же Сусанна Николаевна? - спросил Егор Егорыч.
- Сусанне Николаевне я говорил; она просит даже, чтобы вы заехали! отвечал Сверстов.
- Это хорошо будет! - одобрила и gnadige Frau, внимательно слушавшая весь этот разговор.
Егор Егорыч, хоть ему, видимо, не хотелось расставаться с Сусанной, согласился однако, вследствие чего gnadige Frau пересела в карету, взяв на всякий случай от мужа все пузырьки с лекарствами, везомые им для адмиральши, а Сверстов влез в бричку к Егору Егорычу, и они повернули с большой дороги, а карета поехала дальше по прежнему пути.
Усадьба Артасьева хоть стояла на высокой горе, но была весьма неказиста, с господским домом помещиков средней руки и с небольшими, худо обработанными полями. Войдя в дом по полусгнившим ступеням переднего крыльца, Егор Егорыч и Сверстов пошли далее и застали Пилецкого сидящим в небольшой гостиной за книгой. Это был, по-видимому, весьма хилый старик, с лицом совершенно дряблым; на голове у него совсем почти не оказывалось волос, а потому дома, в одиночестве, Мартын Степаныч обыкновенно носил колпак, а при посторонних и в гостях надевал парик; бакенбарды его состояли из каких-то седоватых клочков; уши Мартын Степаныч имел большие, торчащие, и особенно правое ухо, что было весьма натурально, ибо Мартын Степаныч всякий раз, когда начинал что-либо соображать или высказывал какую-нибудь тонкую мысль, проводил у себя пальцем за ухом. Но все эти недостатки и странности Мартына Степаныча сторицею выкупались развитым почти до сократовских размеров лбом и при этом необыкновенно мечтательными серыми глазами, которым соответствовал мягкий, убеждающий голос, так что, кто бы ни слушал Мартына Степаныча, никогда никто не мог усомниться в том, что говоримое им идет из глубины его сердечного убеждения.
Увидав прибывших к нему гостей, он выразил на своем подвижном лице одновременно удивление и радость.
- Благодарю, глубоко благодарю вас, что посетили меня! - воскликнул он с мгновенно вспыхнувшим взором и затем крепко обнялся и горячо расцеловался с доктором и с Егором Егорычем.
- Лучше вам? - было первое слово Сверстова.
- Как вам сказать? Нервы стали как будто бы поспокойнее, - отвечал Мартын Степаныч. - Но позвольте мне однако, мой дорогой друг, взглянуть попристальнее на вас! - обратился он к Егору Егорычу и всматриваясь в того. - Вы молодец, юноша еще!
"Женится на днях", чуть было не бухнул доктор, но удержался, предчувствуя, что, может быть, это не понравится Егору Егорычу.
- Я не жалуюсь, здоров, - отвечал тот, прибодряясь. - А мы сейчас были у юродивого одного! - присовокупил он затем, зная, что Пилецкий всегда интересовался всеми так называемыми божиими людьми.
- У какого юродивого? - спросил Мартын Степаныч снова с вспыхнувшим взором.
