Верховный Вождь орков вытер слезы широкой ладонью, после чего скинул капюшон, распахнул плащ и вытащил из петли на поясе свою секиру. Рыночные люди: купцы, покупатели и просто зеваки – рассыпались в стороны так, если бы прямо в центр толпы упал огненный шар. Недоуменные стражники еще ничего не понимали, когда гвардейцы короля уже подняли мечи, готовые незамедлительно убить неизвестно откуда появившегося в столице Ронстрада орка.
– Это вы меня называете зверем?! – заревел на весь рынок Грышган. – Вы меня называете зверем?! Зверь пришел!
Люди кричали и прятались за прилавками, под телегами, кое-кто даже свалился в колодец, но основная масса в испуге бежала к рыночным воротам.
Руническая секира вжикнула по нагрудной кирасе первого великана, на ней остался всего лишь след – царапина на металле, ответный выпад двуручника прошел под рукой уклонившегося орка. Крепкая закаленная сталь, не поддающаяся простым клинкам зеленокожих варваров, защищала людей. Но этот сын степей сжимал в руках не обычное оружие. У секиры Верховного Вождя была своя история. Когда молодой Грышган странствовал по миру в поисках Истинного Пути, стезя однажды привела его в хребет Дрикха, к Стальным пещерам и расположенному там гномьему городу. Ворота Ахана не пожелали открываться перед глупым зеленокожим, сколько он ни молотил по вырезанным в камне створкам. Тогда орк вызвал любого из Дор-Тегли, что не побоится скрестить с ним оружие. В другое время гномы просто выстрелили бы сквозь дозорную щель из арбалета в наглеца, но гномья честь, как известно, имеет особенность быть близкой к безумию. Поэтому вышедший гном был так разъярен, что легко поддался на хитроумные уловки коварного орка... Вскоре безрассудный Дор-Тегли уже лежал на земле, изрубленный на куски. Руническая секира побежденного перекочевала к будущему Верховному Вождю, и тот с тех пор никогда с ней не расставался.
Грышгану было понятным удивление человека, по чьему доспеху он попал. Всего лишь обычная царапина, оставленная лезвием на кирасе, вдруг заалела, гвардеец почувствовал резкую боль и упал на землю. Вот такой была особенность у этого оружия – каким бы доспехом ни обладал воин, секира все равно дотянется до его плоти.
Остальные вояки попятились, нападая уже более обдуманно и осторожно. Попеременно отбивая выпады гвардейских двуручников, Грышган старался отправить к духам как можно больше простых солдат. Отбить удар, ветер свистит под лезвием, и голова врага отлетает в лужу, второй взмах, сталь скрещивается со сталью, брызжут искры, смешиваясь с дождем, отойти, удар, и нового солдата не спасает его шлем-салада.
Люди продолжали разбегаться. Чей-то испуганный голос все раздавался над площадью: «Орки! Орки!» – что очень нравилось Грышгану. Он очень любил панику, вселяемую в сердца белокожих одним только его появлением. Солдаты пытались что-то сделать, защититься и, обмениваясь с ним ударами и выпадами, занимали оборону. Но они не учли одного – Грышган пришел сюда не драться, он пришел – убивать...
Шум схватки у клети Урр’аны так и не привлек ее внимания. Ей было все равно: что дождь, колющий ее плечи и голову, что холод, терзающий покрепче кинжалов. А до проклятых людей, что шумят себе на площади, ей вообще не было никакого дела. Должно быть, опять что-то не поделили. Вор отказался платить слишком большую мзду стражнику. Или брошенный в нее камень случайно угодил в одного из гвардейцев. А быть может, это орда вторглась в проклятый город людей? Чтобы освободить ее... Чтобы отомстить за нее... Ей было все равно. Клеть и кандалы ломают всех, одних раньше, других позже. Ее они сломали в тот самый миг, когда отняли у несчастной матери ее нерожденного сына. И ей было бы все равно, даже если бы орда действительно, чего никогда не случится, сожгла дотла проклятый Гарбаден.
Ее тело уже не болело, она просто его не ощущала, просидев в таком неподвижном положении несколько дней. Рук и ног, казалось, у нее уже нет вообще. Быть может, что и так. Быть может, королевский палач отрезал их, чтобы она даже не помышляла о нападении на охрану или о попытке побега. Если так, то зря старались, она и не думала об этом, ей было все безразлично. В голове стало так странно пусто, ни единой мысли, лишь один такой далекий, такой знакомый голос что-то кричит... Где же она могла его слышать?
