— Твое дело, Ральф, переубедить его. Если тебе это не удастся, ему придется умереть, а от мертвого от него не будет никакой пользы. Поезжай за ним сегодня. Выясни о нем все. Узнай, с кем он будет «развлекаться».
— А потом?
Сэр Ральф отвернулся, увидев улыбку Вильяма, которая из-за подвязанной челюсти была больше похожа на неприятную гримасу.
— А потом ты обо всем доложишь мне. Я главный, Ральф, а не ты. Не переоценивай своей роли в этом деле, поскольку это и есть всего-навсего роль.
Сэр Ральф вонзил ногти в ладонь. Но вслух он ничего не сказал. Нравилось ему это или нет, а он вынужден был идти туда, куда вел Вильям. Они все были вынуждены, будучи связанными тайной, которая могла погубить их. Они нуждались друг в друге, не доверяя друг другу, и были способны на любую глупость, лишь бы убедить самих себя в том, что они все еще могущественные, неуязвимые, сильные члены собственного тайного общества. Так было на протяжении двадцати лет.
На протяжении долгих последних семи лет.
Слишком долго.
Сэр Ральф встал, сохраняя на своем невыразительном лице бесстрастное выражение, надел плащ и шляпу и вышел из комнаты, зная, что должен поспешить, если хочет догнать Донована. Он будет выполнять распоряжения.
Пока.
Для хорошего человека она рай, для плохого — первый шаг к раю.
Дж. Ширли
Томас увидел ее, когда она вышла из тени и на нее упал свет луны. Он улыбнулся, заметив, что на ней надета просторная накидка, закрывавшая ее с головы до ног — наряд, как нельзя больше подходивший для их полуночного свидания. Но улыбка его исчезла, когда она повернула голову и он увидел ее залитое лунным светом лицо, ее большие изумрудные глаза. Она казалась такой уязвимой.
Черт ее побери, она заставляла его вспомнить, что когда-то он обладал совестью.
Возможно ли, чтобы человек, и особенно молодая женщина вроде Маргариты Бальфур, выглядел таким невероятно отчаянным и в то же время таким страшно испуганным? Томас осознал, что разрывается между желанием прижать ее соблазнительное тело к своему и зацеловать ее до потери сознания, желанием нежно обнять, утешить, сказав, что все будет хорошо, что он не сделает ей ничего плохого, а всегда будет готов помочь ей, защитить ее, любить ее и, Боже помоги ему, лелеять.
Что было, конечно, величайшей глупостью, потому что он даже не нравился Маргарите Бальфур. Он занимал ее, украденные им у нее поцелуи, его подшучивания, его прямота и даже то, что он американец, возбуждали ее любопытство, но подобное любопытство испытала бы любая молоденькая англичанка, стремящаяся вкусить запретного плода. А он, в свою очередь, был заворожен ее необыкновенной красотой, ее искренностью, а больше всего ее откровенным желанием исследовать запретную территорию.
Они намеревались использовать друг друга для взаимного возбуждения и удовлетворения. Для приятного флирта. Ради одной украденной ночи. Ради азарта погони и триумфа победы. Он и Маргарита Бальфур были родственными душами. Они видели друг друга насквозь и потому испытывали одновременно взаимное притяжение и отталкивание, слишком хорошо понимая слабости друг друга и свойственную обоим любовь к авантюрам. Именно сознание того, что он для нее — открытая книга, заставляло Томаса смирять свое физическое влечение, призывая на помощь здравый смысл. Маргарита могла представлять угрозу для него и его миссии. Тем более, что она, судя по всему, вела какую-то собственную игру и как раз с теми людьми, на переговоры с которыми его послали.
Он мог бы прекрасно обойтись без ее невинности и без постоянно грызущего его ощущения, что Маргарита Бальфур — человек гораздо более сложный, чем ему кажется. И что она слишком хороша для таких, как он.
Ему бы следовало удалиться, не сказав ни слова, отойти от пламени, которое манило прикоснуться к нему, наводило на ненужные размышления, подталкивало к краю пропасти, которая их разделяла.
Но если не он, то кто же убережет Маргариту от ее собственного безрассудства? Сэр Гилберт? Едва ли. Нет, Маргариту следовало защищать от нее самой, поскольку она не представляла, на что может толкнуть людей алчность и жажда власти. А именно корыстолюбие и властолюбие двигали теми, с кем она собиралась свести счеты. Он обязан стать ее рыцарем. Никто другой из ее окружения не годился на эту роль.
