Она не стала возражать, когда он положил ее руку себе на локоть, после чего они направились к выходу на балкон, пробираясь между столиками. По дороге Маргарита несколько раз останавливалась и представляла Томаса сидевшим за столиками гостям, которые — по крайней мере, мужчины — смотрели на него свысока, что было, признал он с некоторой долей восхищения, немалым достижением с их стороны, поскольку они при этом продолжали сидеть, в то время как он стоял перед ними, как какой-нибудь лакей.
Итак, мужчины не считали нужным быть любезными со спутником Маргариты, которого она представляла как «эмиссара президента Мэдисона».
Женщины, однако, заметил Томас, были настроены по отношению к нему куда более благосклонно. Либо английские дамы были абсолютно невежественны в политике, либо их больше впечатляла его внешность, чем официальный статус. Какая жалость, что его не послали вести переговоры с англичанками. Тогда не только исчезла бы угроза войны, но он, возможно, вернулся бы домой с документами, передающими ему под опеку половину Британской империи.
— Очаровательные люди ваши соотечественники, — заметил Томас, помогая Маргарите усесться на каменную скамью на той стороне балкона, где было темно и куда не доносился шум из зала. — Я почувствовал их радушное ко мне отношение, когда вы меня представляли.
— Да, я заметила, — ответила Маргарита, открывая веер и начиная им обмахиваться. — Мужская половина с удовольствием пригласила бы вас на казнь, вашу собственную, разумеется, а женщины не возражали бы, если бы вы взобрались по трубе в их спальню с намерением их изнасиловать. Скажите, мистер Донован, вы всегда вызываете у людей такие полярные реакции?
— Это мой крест, мисс Бальфур. — Томас поставил ногу на скамейку рядом с юбкой Маргариты и наклонился к ней. — И на какой же стене в доме вашего деда я найду трубу, по которой можно забраться к вам в спальню?
Маргарита захлопнула веер и скорее с силой, чем кокетливо, ударила им Томаса по колену.
— Ваши желания превосходят ваши возможности, мистер Донован, а рот у вас открывается раньше, чем успевает среагировать та часть вашего разума, в которой содержатся минимальные понятия о правилах приличного поведения за пределами Филадельфии, где вы живете, с ее бесцеремонными нравами.
— Разве я говорил вам, что живу в Филадельфии? — спросил Томас, довольный тем, что она оказалась не такой уж светской дамой, какой хотела быть в его глазах.
Наивная — хотя и не слишком, — и определенно испытывающая к нему интерес. Да, мисс Бальфур была сладким плодом, но этот плод не собирался падать ему в руки. Но это было даже к лучшему, поскольку Томас не любил легких побед.
— Я не помню, — быстро ответила она, кладя руки на колени и избегая его взгляда. — Может, мне сказал об этом Перри. Да это и не важно, я все равно ничего не знаю об Америке и знать не хочу. О, кажется, музыканты снова настраивают свои инструменты. — Она встала, прежде чем он успел как-то отреагировать. — Как бы мне ни хотелось послушать рассказ о ваших бедах, поведать о которых вы мне обещали, боюсь, я должна просить вас проводить меня наверх. Я занята в следующем танце.
Томас прикоснулся к ее руке там, где кончались ее длинные, доходившие до локтя, лайковые перчатки.
— Я могу исправить это упущение завтра, если вы поедете со мной на прогулку.
Она посмотрела на его руку, потом взглянула ему в лицо, и он увидел в ее глазах охотничий азарт.
— Я бы предпочла покататься на лошадях в парке. Я привезла из деревни свою лошадь Трикстер, но редко на ней катаюсь. Я обещаю взять с собой лишний носовой платок, так как уверена, что ваш рассказ о детстве вызовет у меня слезы сочувствия. Если, конечно, вы умеете ездить верхом.
Томас улыбнулся и наклонился ближе к ее столь соблазнительному рту. Они были одни, совсем одни в темноте и стояли так близко друг к другу, что он мог чувствовать ее дыхание; так близко, что казалось, будто они целуются.
— О, я умею ездить на лошадях, мисс Бальфур, — тихо произнес он, глядя ей в глаза, чтобы удостовериться, что она, несмотря на свою наивность, поняла, какой смысл он вкладывает в свои слова, что они оба думают об одном и том же. — Больше всего на свете я люблю хорошую езду верхом. Напряженную езду, — добавил он, склоняясь к ней еще ближе, — и быструю и…
