Неужели он действительно сбежал с синьорой Лоредан? В сплетнях точно не утверждалось – никто не знал правды, за исключением инквизитора и самого Лоредана. Однако это не мешало знатным венецианцам высказывать всякого рода домыслы. В частности, обсуждалось, разведется ли теперь Лоредан с женой. Совершенно определенно, коль скоро скандал принял подобный размах.
Жаль. Что бы она ни натворила, она тем не менее очень красивая женщина.
Алессандро игнорировал все эти разговоры и исправно выполнял свои обязанности перед государством, будто ничего не произошло. Он правдиво отвечал на вопросы о здоровье жены, и звучавшее в его словах сожаление было искренним. Для себя он решил, что Леопарди заслуживал бы смерти даже в том случае, если бы никогда не встретился с Фоской.
Один раз под воздействием импульса Лоредан посетил «Могилу», чтобы повидаться с узником. Надзиратель впустил его в камеру Рафа. Чтобы войти в нее, Алессандро пришлось наклониться, а тюремщик остался стоять в дверях с высоко поднятым фонарем, освещая помещение.
Лоредан слегка сморщил нос. Подобные места ужасны…
– Оставьте фонарь и уходите, – сказал он надзирателю. – Заприте дверь. Я позову вас.
– Но, ваше превосходительство, приказ…
– За это отвечаю я. Делайте, как я говорю. Тюремщик неохотно подчинился – он отдал бы свой годовой оклад, лишь бы послушать, что произойдет между Лореданом и наставившим ему рога евреем. Вот бы рассказать об этом парням в караулке!
Алессандро был потрясен большими переменами, которые произошли с Леопарди с тех пор, как он видел его в последний раз в «казино» Фоски. Длинные волосы и борода свалялись и потускнели. После оглашения приговора ему не выдавали свежую одежду, не разрешали мыться или делать физические упражнения. Но его глаза светились прежним бунтарским блеском. Когда Алессандро вошел в камеру, Раф даже не попытался встать. Он развалился на своей койке и прикрыл глаза от света, казавшегося ему ярким.
Раф испытал искушение напасть на Лоредана и попытаться бежать. Но тут же отказался от этой мысли: два вооруженных человека охраняли его день и ночь напролет, ходили по коридору перед камерой. Добиться успеха он вряд ли смог бы.
– Что вам нужно, Лоредан? Пришли полюбоваться на вашу работу? Я слышал, что скоро все будет кончено. На следующей неделе.
– Вижу, что вы по-прежнему грубы и неуважительны, – заметил Алессандро.
– Что, если бы я проявил уважение, вы бы меня помиловали? Мы оба знаем, почему я здесь. Я не предатель. В Венеции не я один симпатизирую якобинцам.
Алессандро оставил его слова без внимания.
– Я думал, что смертный приговор и восемь недель, проведенных здесь, научат вас хорошим манерам.
– Там, куда я собираюсь, манеры не нужны. Но тюрьмы отнюдь не неприступны, знаете ли. Я был в Париже, когда они штурмовали Бастилию. Народ может снести и каменные стены.
Алессандро прислонился к стене напротив койки и скрестил руки на груди.
– Полагаю, вы надеетесь, что народ Венеции сделает то же самое ради вас? Придется разочароваться. Ему безразлично, что произойдет с вами. Его не интересуют революции, ему не из-за чего бунтовать. Мы всегда справедливо обращаемся с ним.
– Так же справедливо, как с евреями? – усмехнулся Раф.
– Евреи – это совсем другое дело, – признал Алессандро.
– Ну да, христоубийцы. Правильно? Вот уже почти две тысячи лет они расплачиваются за совершенное римлянами преступление! Так бросьте их в тюрьмы, наденьте кандалы на всех этих мелочных торговцев, ростовщиков, банкиров. А прежде всего присматривайте за вашими женами.
Алессандро напрягся.
– А я-то думал, вас заинтересуют новости о Фоске. Она была больна. Почти при смерти. Но сейчас поправляется.
Сердце Рафа забилось чаще, но он небрежно бросил:
– Правда? Рад слышать. Здесь до меня не доходят сведения о жизни высшего света, даже «Газзеттино» не дают читать. Может, синьор, у вас есть еще какие-нибудь сплетни?
Алессандро покраснел.
– Нет. Она бы не обрадовалась, услышав о вашем бездушном к ней отношении.
– За шесть лет брака она привыкла к бездушию и холодности. Между прочим, она пока еще носит в своем чреве моего сына или вам уже удалось убить его?
