– Не тревожьтесь из-за Томассо, – успокоил ее Раф. – Я знаю, что он за штучка. Я встречал в своей жизни сотню таких.
– Я боялась, что вы больше не вернетесь, места себе не находила от страха и беспокойства. О, Раф, я люблю вас, люблю! Почему так случилось? Почему всякий раз, когда мы расстаемся, я должна бояться, что больше никогда не увижу вас? Разве мы не можем уехать вдвоем?
– Нет, Фоска, пока я не могу уехать.
– Почему? Из-за денег?
– Дело не в деньгах, Фоска. У меня их предостаточно. Не могу убежать сейчас. Пожалуйста, не просите меня об этом.
Он резко поднялся и вышел из комнаты. Она последовала за ним в гостиную. Он снял плащ и шляпу, налил себе бокал вина.
– Фоска, барнаботти в нашем городе – реальная сила. В Совете они контролируют достаточно голосов, чтобы добиться реальных изменений, но им нужно сформулировать свою цель. Мы выпускаем брошюры, беседуем с ними, пытаемся убедить, что они способны представлять реальную власть.
– Но зачем вам барнаботти? – воскликнула Фоска. – Вы для них – пустое место. Им дела нет до вас и вообще до евреев. Ведь они дворяне!
– Дворяне учредили угнетающие нас законы, и дворяне могли бы отменить их, – сказал он. – Вряд ли, Фоска, вы понимаете, что это значит для меня, – вы не выросли за каменной стеной. А я не хочу, чтобы за этими стенами выросли мои сыновья. Живущие в гетто старики до смерти боятся действовать, боятся требовать, чтобы вернули то, что принадлежит им по праву. Они опасаются, что на них обрушатся новые репрессии, новые ограничения, новые невыносимые горести. Мы, Фоска, потеряли уже очень многое. Нам больше нечего терять, за исключением жизни. Мы готовы умереть ради свободы наших детей. Они отлучили меня потому, что я пытался говорить от их имени. С их точки зрения, меня больше не существует. Старые болваны! – со злостью вскричал он. – Примиренцы! Дипломаты! Мне не нужны компромиссы. Я хочу добиться прав. Правительство, которое завоюет права для барнаботти, завоюет их для всех остальных, в том числе и для евреев. Уж я позабочусь об этом. – Раф сердито посмотрел на нее. – Я не прекращу борьбы, Фоска!
– Я не узнаю вас, когда вы так говорите, – промолвила она, качая головой. – В этот момент вы чужой мне человек.
– Я тот, которого вы полюбили, над которым смеялись в зале сената. Тот, который открыл вам глаза и распахнул сердце. Я знаю, что все, о чем я говорю, вас не волнует. Я избегал и избегаю обсуждать с вами подобные вещи, поскольку они вас только расстроят. Но знайте, сердце мое отдано борьбе. Я люблю вас. Но не убегу отсюда. Будь все проклято, ненавижу!
Он с такой силой сжал бокал, что тот хрустнул у него в руках. Фоска вскрикнула.
– Я ненавижу уловки, надувательство, умалчивания, обманы под сенью мрака, – продолжил Раф. – Ненавижу! Я хочу приходить к вам при свете дня, ничего не боясь. Хочу поднять вас на руки и показать всему миру, прокричав: вот моя жизнь, вот моя любовь! Вы знаете, что я в любую минуту встретился бы ради вас с Лореданом. Но если они сейчас бросят меня за решетку, мое дело будет проиграно. Я проиграю и вас. Когда, Фоска, это правительство падет, Лоредан потеряет власть над нами, и мы сможем появляться всюду открыто. – Он покачал головой и печально поглядел на нее. – Я был не прав. Не надо было вторгаться в вашу маленькую жизнь.
– Нет, нет! – Она пересекла комнату и крепко обняла его. – Не говорите так, Раф! Простите меня, простите за то, что я строптивая и капризная. Я глупа, слепа, эгоистична – я это знаю лучше других. Но не жалейте, что вы полюбили меня. Вы дороже мне собственной жизни. Я не хочу снова стать такой, какой была раньше. Я буду хорошей, буду благодарной за то время, которое мы проводили вместе, пусть даже несколько минут в гондоле. Но разве я не имею права мечтать о лучших днях? Это, однако, не означает, что я хочу прекратить наши отношения. Я не имею права предъявлять вам претензии. Мы разные люди, но я стараюсь понять вас. Вы просто любите меня, любите, а я вам буду благодарна до конца своих дней.
Они держали друг друга в объятиях. Он гладил копну ее душистых золотистых волос.
