– Перестаньте, – яростно зашипел он.
– Принять яд, – сонно бормотала она, – и подождать. Сколько потребуется времени, чтобы что-то почувствовать? Испытаешь ли какую-нибудь боль? Возможно, нет. А может быть, боль будет нестерпимой и смерть принесет освобождение. Ждать, ждать…
Раф поднялся.
– Еще никто, Фоска, не умирал от чувства отвращения к самому себе, – грубо сказал он. И вышел из комнаты.
Фоска не моргая уставилась в потолок.
Заседание военного трибунала состоялось несколькими днями позже. Председательствовал Раф, по бокам которого сидели офицеры.
Напротив себя Алессандро увидел главного инквизитора и двух его помощников. Он испытывал не страх, а лишь некоторое раздражение – его оторвали от сна. В камере не давали книг, и он предпочитал не думать, а спать. Когда он думал, ему всегда являлась в мыслях Фоска, воспоминания о которой ножами вонзались в сердце. Позже, однако, эти пронзающие, причиняющие боль образы стали прорываться и в сны.
– Алессандро Лоредан, вы обвиняетесь в убийстве капитана Эмиля Ложьера, – произнес Раф. – Что вы можете заявить по этому поводу?
– Я, разумеется, не виновен. – Лоредан утомленно зевнул. – Я не убийца.
– У нас есть свидетели, которые видели, как вы вонзили нож в его жизненно важные органы, – сказал Раф. – Хотите ли вы, чтобы я прочел их показания?
– Вы, Леопарди, солдат, – сказал Лоредан, пожав плечами. – Вы прекрасно знаете, что насадить врага во время войны на свой штык не считается преступлением. Это неприятно, подло, но это не убийство. И еще. Если ваше описание случившегося служит вашим революционным целям, то пусть будет так.
– Обвиняемый признает себя виновным, – продиктовал один из офицеров секретарю, который сидел в углу и вел протокол.
– Венеция и Франция не были в состоянии войны, – напомнил заключенному Раф.
– Считаете, что не были? Значит, нейтральное государство не вправе защищать свои границы от нападения недружественной державы? Я признаю свои ошибки. Я, по-видимому, действовал по недоразумению.
– Вы действовали, не получив разрешения вашего собственного правительства, – сурово заметил Раф. Его раздражало невозмутимое хладнокровие Лоредана. – У нашего трибунала нет иного выбора, – продолжил он, – как признать вас виновным и приговорить к смерти. Вы будете казнены через неделю выделенным для расстрела взводом.
– Я могу вернуться в свою камеру? – спросил Алессандро, ни малейшим движением не нарушив своего хладнокровия. – Весь этот фарс довольно нудная штука.
Раф коротко кивнул стражникам, и те вывели Лоредана через дверь на Мост вздохов.
– Он воспринял это весьма спокойно, – заметил один из французских офицеров.
– Возможно, – заметил другой, – но подобного склада люди всегда падают духом в последний момент. Я видел доставленных на эшафот для казни на гильотине, которые выглядели хладнокровными, или, если хотите, спокойными, вплоть до того момента, когда им надо было опуститься на колени и положить голову на плаху. Вот тогда они начинали плакать и теряли самообладание. Постыдное зрелище. Вот увидите, он сломается.
– Не думаю, – убежденно сказал первый офицер. – Предлагаю небольшое пари. Сто франков?
– Вы что, забыли, что нам не платят уже шесть месяцев? Но, скажем, на стакан вина…
– Приступаем к рассмотрению следующего дела, – устало сказал Раф. – Если, конечно, господа готовы?
– Вполне готовы.
Поздно ночью в камеру Лоредана в «Могилу» пришел Раф.
– Я вас ждал, – проворчал Алессандро, жмурясь на ослепительный свет фонаря Рафа. – Знал, что вы не упустите возможность позлорадствовать.
– А почему бы и нет? Вы же не упустили?
– Желание покаркать над трупом врага следует отнести к человеческим слабостям. – Глаза Алессандро привыкли к свету, и он оглядел камеру. – Не такая уж плохая. Вы предоставили мне ту же самую камеру, в которой находились вы, будучи здешним гостем. Мелкая месть? Так это и есть освобождение! Не могу сказать, что мне нравятся ваши идеи свободы.
– В любом обществе убийцы расплачиваются своей свободой.
– Здесь нет ваших друзей, – насмешливо заметил Алессандро. – Передо мной не надо размахивать революционными флагами. Меня они не впечатляют. Да, я убил человека. Жалею лишь о том, что не имел возможности насадить побольше ваших людей на свою шпагу.
