– Ну, не надо так грустить. Уверен, что предмет ваших мыслей не стоит этого, – мягко произнес Дэвид в качестве приветствия.
Она взглянула на него с некоторым испугом в широко раскрытых глазах. Дневной свет слегка позолотил пушок ее щек, придал блеск ее каштановым волосам.
Мгновение она была сама застенчивость, сама нерешительность. Затем брови с вызовом приподнялись.
– Вы не правы, капитан Годболд. Мои мысли стоят многого.
– Зовите меня просто Дэвид.
– Хорошо.
И она вновь покраснела, но уже не как школьница, опустив голову, а глядя ему прямо в глаза; впрочем, краска довольно скоро сошла с ее щек:
– Вы пришли сюда, чтобы спасти меня от одиночества?
– Скорее, чтобы выразить сочувствие.
– О! – При этом она как-то выпрямилась, а взгляд стал холодным. – По какому поводу?
– По поводу того, что случилось с премьер-министром.
– Что же с ним случилось?
– Он проиграл на выборах, – пояснил Дэвид. – Еще не смолкли пушки и – на тебе. И это после всего того, что Уинстон сделал для страны, причем я имею в виду не только войну. Не могу поверить в то, что британцы оказались настолько неблагодарными, что просто выпихнули своего спасителя. Это ужасно, это национальный позор. Я готов лично выпороть каждого, кто голосовал против. Неблагодарные свиньи.
– Боюсь, это непосильный труд, – заметила Эвелин Сандз. – У лейбористов подавляющее число мест в парламенте, но ведь они получили на выборах вдвое больше голосов, чем консерваторы.
– Вот этого-то я и не могу понять.
– Демократия, – произнесла она спокойно, – за которую мы и боролись эти шесть лет.
Он быстро взглянул на нее, слегка отступив назад. Дэвиду показалось, что над ним подсмеиваются. Но ее худощавое лицо и губы сохраняли спокойствие.
– Вы не теряете присутствия духа.
– У меня просто нет выбора. – С этими словами она пригубила вино из бокала, продолжая смотреть ему прямо в глаза: – А почему именно мне вы решили посочувствовать?
– Потому, – произнес Дэвид с некоторой нерешительностью, – что мне известно, как близки вы были к Уинстону. Я подумал, что для вас это тоже могло оказаться немалым потрясением. Так или иначе, но работу вы потеряли.
В ответ она только кивнула:
– Правда. Но я не рассматривала себя работающей только на Уинстона. Скорее на правительство. На всю страну. От моих услуг просто отказались.
Дэвид смотрел на губы Сандз – слегка влажные от вина и чуть поблескивающие в дневном свете. Не самое соблазнительное из всего, что он успел увидеть в Англии после возвращения домой. Однако он почувствовал возникшее в нем желание. Дэвид протянул руку, чтобы взять пустой бокал из рук девушки.
– Принести вам еще чего-нибудь?
Она слегка улыбнулась ему.
– Согласна, если вам так хочется.
Бокал уже был в его руке.
– Фруктовый пунш?
– Скорее джин с тоником.
– Хорошо, – проговорил он, отходя от девушки. – Может быть, продолжим на террасе? Смотрите, какой прекрасный день.
– Согласна, – с той же интонацией отозвалась Сандз, – как вам угодно.
Дэвид улыбнулся в ответ. У него появилось предчувствие скорой и легкой победы. А скорые победы доставляли немалое удовольствие.
– Не уходите отсюда.
ИТАЛИЯ
Повитуха вышла из комнаты, вытирая руки.
– В доме есть выпивка? – обратилась она к Тео. Он так и застыл в одной позе, склонившись над столом.
– Поищи в шкафу, – прошептал Тео.
Повитуха принялась шарить по полкам, нашла полбутылки бренди. Затем налила стакан и ушла на кухню.
Наконец Тео нашел в себе силы сделать первое движение. С трудом развернувшись и опираясь на палку, он захромал к комнате роженицы. Войдя в комнату, Тео сразу же ощутил запах бойни.
Повитуха положила мать и дочь рядом, укрыв одной окровавленной простыней. Дрожащей рукой Тео откинул ее и застыл над телом сестры и младенца.
Лицо Кандиды было мраморно-белым, глаза полуоткрыты и смотрели куда-то в потолок. Капли молока выступили на сосках.
Девочка лежала, уткнувшись в тело матери. Мраморно-белое личико со щечками херувима, нежным пушком черных волос, на голове – следы от щипцов. Глаза закрыты, а маленький ротик полуоткрыт. Похоже скорее на сон, чем на смерть.
Но все кругом напоминало скорее преступление, а не роды.
