Настала пятая ночь. Небо тучами затянуло, луны не видно было, и дождь накрапывал, стучал по натянутой холстине шатра, мешая слушать звуки леса. Но дыхание бегущего зверя и тихие удары тяжелых лап о землю Владигор все-таки услышал. Приближались эти звуки, слышнее становились. Волнуясь, Владигор взял в руки ремни, чуть полог шатра приоткрыл. Вдруг хлопок самодельной тетивы раздался, а вслед за ним и страшный волчий вой.
Бросился он из шатра на тропку, на которой, корчась от боли, каталось, дрыгало что-то черное, огромное. По лязгу зубов определил, где морда волка, тотчас на нее накинул кожаную петлю и сразу затянул покрепче. После ремнями стянул лапы волчьи, и вот уж неподвижно волк лежал на дороге. Провел рукой по шкуре его густой и от крови липкой, стрелу нащупал, что угодила волку прямо в шею. Вынимать ее не стал, поднял зверя и положил его себе на плечи, а сердце так от радости и билось, и не от охотничьей радости, а от предчувствия, что скоро, как только в городище вернется, все его полюбят и назовут спасителем, героем.
Шел долго по узкой ночной тропинке, и казалось ему, что все тяжелее становится его ноша, чудилось, что и не лохматится под руками волчья шкура, будто глаже она стала. Вот наконец к воротам городища подошел. По времени ночному были заперты они, но не хотелось Владигору дожидаться, покуда стража отворит ворота в положенное время. Закричал:
— Эй, лентяи, отворяйте! Волка вам принес, который детей ваших кусал!
Возглас этот был услышан тотчас. Ворота заскрипели, отворились. На площади, где жители обычно собирались, замелькали факелы. Все, несмотря на время ночное, возбужденно и радостно кричали, передавая один другому радостную весть. На площадь стали сбегаться обитатели городища с криками:
— Где? Где волк?!
— Кто его убил?
— А, говорят, тот пришлый витязь, с уродливым лицом, страшила!
Владигор, все эти разговоры слыша, не обижался. Ношу свою на землю не опускал, так и держал на плечах ее, а когда обступил его народ, сказал, гордясь собственным успехом:
— Вот, горожане, зверь, который ваших детей губил!
Но смотрели люди на тело, которое опустил он на землю, не с ненавистью, а с какой-то жалостью, с сочувствием. Вырвав факел из рук стоящего рядом человека, приблизил пламя к телу, — не волк, а человек это был! Руки и ноги стянуты ремнями, кожаная петля охватывала от подбородка до темени голову, из-под мышки стрела торчала, кровь сочилась оттуда.
— Да это же Крива-бочар! — воскликнул кто-то.
— Ну точно Крива! — подтвердил другой. — Неужто он и есть тот волк?
Народ, разглядывая лежащего на земле жителя городища, хоть и изгнанного, но совсем не заслуживавшего казни, недоверчиво покачивал головой:
— Да нет, ну куда там Криве волком быть! Хлипкий он такой, откуда у него силы по домам в волчьем обличье шастать да детей кусать!
— Настоящего надобно искать волка, а при чем здесь Крива-бочар?
Владигор, слушая все эти разговоры и не умея сдержать раздражения, закричал:
— Следы волка до самой избушки Кривы этого шли! Много следов! Часто волк от дома Кривы в городище бегал, а после снова возвращался. Я же на полпути от его избушки к городищу засаду устроил, самострел зарядил, протянул бечевку, пять ночей караулил, и вот сегодня наткнулся волк, бежавший в ваше городище, на ту бечевку, самострел стрелу пустил — вот она торчит! Связал я лапы волку, морду ему петлей стянул, чтобы не кусался, на себя его взвалил да и понес. Сам не понимаю, как он дорогой в человека превратился, но не иначе как оборотнем был ваш бочар!
Но горячая речь Владигора всех равнодушными оставила. С сочувствием смотрели все на Криву, кто-то нагнулся, петлю снял с головы его, знахарь местный стрелу вытащил, тут же на рану наложил холщовую повязку. Бочар был жив, только тяжело дышал, и слышалось Владигору в его дыхании хрипение волка, которого тащил он на плечах своих.
Зашевелились губы раненого бочара:
— Не… я… это он — обо-ро-тень, тот, кто меня… убил… На… ли-цо… его смот-ри-те…
Сказал — и умер, так и застыв с открытым ртом. А жители городища на Владигора уставились в страхе. Всем казалось, что человек с таким лицом и не может не быть убийцей.
