Жены хотели слышать в подробностях, что случилось, а потом укоризненно качали головами:
— Вот бы вас самих, козлов в портах, взять бы да и проткнуть колами, чтоб языки ваши поганые из пасти повылазили! Эк чего надумали, князя вурдалаком ругать! Князь на то и князь, чтобы ему харю иметь какую захочет. У вас-то, леших, рожи благолепны, что ли? Лесовики вы немытые, мохнорылые!
В тот же день, не успело еще солнце зайти за лес, раскрылись ворота княжеского дворца и на улицу выехал всадник. В кожаном чехле, справа от седла, приторочено что-то было похожее на птицу. Со стороны другой — сума с провизией, легкий шатер из плотного холста, скатанный в тугую трубку. Меч драгоценный в ножнах сафьяновых стучал при конском шаге о правое бедро наездника. Шлем блестящий, с бармицей, плескавшей по плечам витязя, надежно закрывал чело, а панцирь чешуйчатый — грудь и спину.
Те из ладорцев, которых дорогой до городских ворог встречал наездник, пристально глядели на него, но все по-разному провожали. Иные смеялись даже, показывали пальцем, кричали ему вослед, что-де не борейскому уроду править Синегорьем. Другие, в безмолвии провожая фигуру всадника, с сочувствием качали головами, а третьи кланялись ему учтиво, утирали слезы, но ни на кого не обращал внимания витязь, маской лицо закрывший. К запертым воротам подъехал. Стражник строго у него спросил:
— Кто таков? Куда путь держишь?
Глухо ответил всадник:
— Князь ваш, Владигор, уезжает из Ладора, навсегда уезжает…
Стража не посмела и слова поперек молвить — столько скорби было в хриплом голосе князя. В поле за ворота выехал, и долго еще смотрели воины, как ехал он не спеша куда-то в сторону заката, покуда совсем не скрылся в темноте. После ворота заперли надежно, в мыслях к Стрибогу, к Перуну обратились, чтобы даровали боги отчие удачу изгнанному князю, обиженному своим народом. Потом в избушке, что служила для них ночлегом близ городских ворот, за бадейкой с пивом, потолковали тихо о том о сем да и прикорнули, не разоблачаясь, на копья опираясь, на лавках, прислонивши покрытые железом головы свои к бревнам стен.
А в это время в княжеском дворце плакали навзрыд две женщины. Одна, которой уже лет сорок было, в горнице своей богатой слез не могла унять, жалуясь на судьбу, отнявшую у нее и у Синегорья брата, князя Владигора. Несчастней последней нищенки она себе казалась.
Но не ведала Любава, что двадцатилетняя Кудруна, волею сил темных превращенная в правительницу славного Синегорья, тоже не спала и ее обшитая мягким куньим мехом подушка тоже не просыхала.
«Зачем не приласкала я его ни разу? — корила себя Кудруна. — Почему не удержала, когда сказал он мне, что уезжает и никогда уж боле не увидит меня? Неужто я не понимала, что он и есть настоящий Владигор? Не все ли равно, какое у тебя лицо, когда ты в каждом жесте, слове, движении, поступке — витязь, князь?! Ах, Владигор, я тебя бы и уродом полюбила, только бы вернулся ты ко мне! Вот сразу и я осиротела, и вся страна моя!»
Но не все в княжеском дворце в тот вечер и в ту ночь были охвачены отчаянием. В одном из пиршественных покоев веселились борейцы. Все две с половиной сотни воинов посадил за длинные столы победитель Крас. С ним же рядом и довольный Хормут восседал. Напившись хмельного меду, он пересказывал кудеснику то, как безуспешно пытался уговорить Владигора пойти на союз с Грунлафом.
— Я предлагаю Владигору брак с Кудруной — он ни в какую! Союз с Грунлафом — не соглашается! Что делать? Если бы не ты, мудрейший Крас, не знаю даже, как смог бы князь Грунлаф обуздать такого норовистого скакуна, как Владигор! А теперь, смотри, — князь изгнан, Любава — не у дел, и княжна Кудруна — я по-прежнему ее считаю только княжной — распоряжается всем Синегорьем! Ах, как здорово ты все придумал, умнейший Крас!
Чародей, ничего не пивший, лишь усмехался, слушая льстивые речи Хормута, и с презрением глядел, как хмелеют воины-борейцы, ненасытно вливающие в свои глотки крепкий мед и пиво.
— Хормут, я слышал, что ты мастер махать в бою мечом, но в государственные дела тебе лучше не соваться, — наконец сказал он снисходительно. — Подожди немного, может быть, придется и тебе постоять за честь Бореи с оружием в руках — тогда-то ты и покажешь свою прыть. Сейчас же — мой час настал. Не думаю, однако, что с двумя с половиной сотнями воинов ты сумеешь противостоять ладорцам, если им придет в голову посадить на синегорском престоле Любаву. Не видел разве, как горели их глаза, когда я объявил, что Ладором и всем княжеством станет править супруга Владигора?
