Любава брови вскинула:
— Ты подслушивала? А не знаешь, что таких мерзавок плетями бьют!
— Ну побей меня, побей, да только выслушай, — не сробев, сказала женщина. — Знай, что младенца Велия мать моя, ведунья, подобрала и жила я с ним, как сестра с братом, до тех пор, покуда шестнадцать лет не исполнилось ему. Говорила мне мать, что нашла на груди его младенческой знак серебряный и, стало быть, княжеского происхождения тот младенец, а Велием величать его. Позднее стал он разбойниками верховодить, называя себя Велигором, но вот час дурной настал…
— Что за час? — волнуясь, спросила Любава.
— А час такой, — отвечала женщина. — Мать моя умерла, и Велигор меня по доброхотству своему принял в городище, где обитали разбойники лесные. Однажды напали они на отряд один. Из Бореи он следовал в Ладор, как помню. Был среди того отряда человек один седобородый…
И поведала названая сестра Велигора обо всем, что на глазах ее происходило в ту ночь, когда дрались между собой разбойники: и как спорили князь Гнилого Леса и борейский посланник, и как этот старец не хотел представить Велигора Грунлафу, и как поднял Велигор над старцем меч, а рука его вдруг безжизненно повисла и превратилась в белое лебединое крыло, и после этого ушел старец, и Велигор тоже покинул городище. Все это происходило на глазах женщины, и Любава чувствовала, что она не лжет.
— Да куда же он ушел, куда?! — закричала княжна, понимая, что от ответа этой женщины зависит судьба Синегорья, столь нуждавшегося в правителе законном.
— Куда? — переспросила разбойница. — А я почем знаю. Наверно, туда поехал, где счастье свое хотел сыскать, к Кудруне. Все мужчины наши, как только лик ее, на доске намалеванный, увидели, спятили, схватились за мечи. Вот и Велигор…
Любава со слезами на глазах сказала:
— Так, значит, и Велигору был тот лик показан! Не красотою женской обольстили, а очаровали доской бездушной.
Мгновенно слезы высохли на глазах ее. Решительной походкой снова в дом княжеский прошла, где Бадягу над ушатом две девки обмывали от прилипшего к его волосам и бороде густого меда. Ругался дружинник по-черному, проклиная гневливую Любаву, но тотчас умолк, когда вошла княжна.
— Бадяга, червь поганый, — заговорила Любава, — скажи-ка мне, не видел ли ты на состязании стрелков в Пустене такого витязя, который бы имел вместо руки… крыло?
Бадяга, жмурясь от заливавшей лицо воды, ответил:
— Я, княжна, сроду таких людей не видывал, чтоб были крылатыми. Впрочем, говорили мне бабы в городище, что будто чародей какой-то князю прежнему руку в крыло превратил, но я вранью тому не верю.
Любава призадумалась, а потом ее осенило.
— Ну, а может, видел на ристалище, чтобы кто-то из витязей или князей как-то по-особенному стрелял? — спросила она.
— Это как же так? — не уразумел Бадяга.
— Ну так, будто не было у него одной руки.
Княжна уверена уже была, что если брат Владигора собрался принять участие в стрельбе за честь быть мужем дочери Грунлафа, то отсутствие руки ему не помешает натянуть свой лук.
Бадяга, обтираемый полотенцами из прекрасно выбеленного полотна, малость поразмышляв, сказал:
— Знаешь, Любава, а ведь и впрямь был там один такой. Руку правую, будто и не было у него ее, плащом прикрывал, левой лук держал, пальцами той же руки стрелы выдергивал из колчана, ну а натягивал он тетиву зубами. Такого я сроду не видал. Но, скажу, стрелял тот витязь превосходно — вторым после Владигора был, а на одежде знак имел — медведь.
Любава так и затряслась — все сходилось. Ясно, что натягивающий зубами тетиву безрукий витязь был братом Владигора. Но спрашивать Бадягу о том, куда мог поехать после ристалища тот стрелок, Любава посчитала делом бесполезным. К своей дружине подбежала, сама, без посторонней помощи, в седло взлетела, крикнула дружинникам:
— Вперед, в Борею! Навестим родню мою, князюшку Грунлафа!
Лишь на короткое время ночью, когда ни зги было не видно, останавливалась Любава со своим отрядом на привалах. Коротали время под открытым небом, даже шатров, что в Ладоре захватили, не разбивали. Грелись у костров, завернувшись в плащи и рогожи, а то и попонами укрывались, потому что ночи холодными были. И чуть светлело, седлали лошадей и скакали на запад, в Борею. Когда же, как предположил всезнающий Прободей, находились они уже на землях Грунлафа и Пустень был недалеко, наткнулся отряд Любавы на заслон: в рогатых шлемах, с копьями, со щитами, повешенными, как для боя, на руку левую, стояли дозором тридцать, а то и чуть поболе всадников.
