Сон со всей очевидностью представлялся невозможным. Завернувшись поверх топика в пашмину Серены, как в шаль, я босиком проследовала в библиотеку. Через час в обществе Генриетты инцидент в келье превратился в смутное воспоминание. Через два часа я уже не помнила своего имени, не то что — его.
О, из этого получится отличная глава! Самый опасный агент французской контрразведки — женщина! Специалисты по женской истории будут в восторге. Я так и видела списки конференций, сыплющиеся дождем гранты, предзащиты и статьи в «Прошлом и настоящем»; историк, занимающийся Англией, отвечает на вопросы «Нью-Йорк таймс». Передо мной одно за другим словно щелкали окошечки игрового автомата, составляя джекпот.
Да что там глава! Это может составить основу второй книги. Я стала придумывать название. «Антология мятежа: женщины-шпионы в эпоху наполеоновских войн». Нет, его я отбросила — слишком уж оно повторяло мою диссертацию: с акцентом на пол, чтобы прозвучало в духе времени. Можно предпринять попытку подать историю на микроуровне, сделав предметом изучения маркизу. «Маркиза де Монтваль: создание революционера». А это идея. Как молодая англичанка благородного происхождения стала ярой сторонницей революционных принципов и наемной убийцей во имя Бонапарта? Или, еще лучше, я могла бы сделать параллельное исследование о Розовой Гвоздике и Черном Тюльпане, сравнивая их происхождение, привязанности, методы.
Имелось только одно небольшое затруднение.
— Элоиза!
На сей раз голос позвал настойчивее, и словно откуда-то издалека я вспомнила, что это мое имя и что принято откликаться, когда тебя зовут.
Поэтому я выпалила первое, что было у меня на уме.
— Черный Тюльпан сбежала! — Я подняла безумный взгляд от стопки бумаг у меня на коленях и отбросила назад растрепанные волосы. — Поверить не могу, что они дали ей сбежать!
— Элоиза!
Отрывистость в голосе Колина выдернула меня из грез. Он даже не потрудился войти в библиотеку — его голова высунулась из-за двери, как голова французского дворянина после встречи с гильотиной, без парика и пышного галстука.
— Да?
Я выпрямилась, внезапно осознав, что на мне только древний, до прозрачности застиранный белый топик и растянувшиеся пижамные брюки с узором из французских пуделей, резвящихся вокруг Эйфелевой башни. Да, в пятницу вечером я собиралась в спешке. Я попыталась подобрать под себя ноги, но Колин обратил на Фифи, игривого пуделя, не больше внимания, чем на прозрачность моего топика.
— Послушайте, — отрывисто начал он, — кое-что случилось. Вы можете быть готовы через пятнадцать минут?
— Через пятнадцать минут, — тупо повторила я. Уехать. Через пятнадцать минут. Уехать?
Информация не усваивалась.
— В семь тридцать две отходит поезд, — так же торопливо продолжал Колин. Мне показалось, он уже где-то совсем в другом месте, а возникшее передо мной явление — всего лишь автомат для передачи сообщения. Не хватало только «Спасибо, что посетили Селвик-Холл, и приятного вам дня». — Мне очень жаль, но ничего нельзя поделать.
— Конечно, — промямлила я и поднялась, опираясь на стул. — Я сейчас…
— Спасибо.
— …соберусь с мыслями, — закончила я, обращаясь к внутренней стороне библиотечной двери. Колин уже исчез. Через пятнадцать минут. Он сказал, через пятнадцать минут, да?
Я собрала кучу бумаг и томов, которые просматривала, и машинально разложила их по местам с расторопностью, вызванной смятением. Посмотрела на большие стоячие часы у дальней стены. Четыре минуты уже прошло. Я схватила свои блокноты, сунула их под мышку. Прочту записи в поезде.
Поезд. Я бы задумалась, но сейчас у меня нет времени выяснять, почему меня вышвыривают из дома, как викторианскую горничную, спутавшуюся с кем-то из семьи. «Убирайся, порождение греха, и никогда больше не появляйся на пороге этого благородного дома!» Только мне не представилась возможность проявить свою греховность, тем хуже. Так почему он меня выгоняет?
О Боже. Я остановилась, взявшись за дверную ручку. Он раскаивается в своих вчерашних порывах и хочет избавиться от доказательств (то есть от меня), пока я снова на него не бросилась?
