Она обняла меня.
— Этого хочет мама. Да. Ей нужен такой чародей. Но я вижу еще и маленького мальчика, одинокого и испуганного.
Я вырвался из ее рук. Она либо была неискренней, либо решила опекать меня. Мне не хотелось ни того, ни другого.
Так что мы снова сидели в тишине. Но теперь стало совсем темно, и отражения звезд рябили в черной, как тушь, воде. Один раз громадная сова спикировала прямо на нас, словно хотела поймать барку, и ее круглая голова напоминала крошечную луну. Но в последний момент она круто свернула в сторону.
За нами снова раздались музыка и смех. Один раз я оглянулся и заметил гирлянду бумажных фонариков, протянутую между мачтами. Должно быть, один из богачей веселился. В такт музыке хлопали.
— Секенр?
— Что?
— А что ты любишь делать, когда не занимаешься тем, чем обычно заняты чародеи?
— Не знаю.
Она нагнулась ко мне и начала нежно поглаживать пальцем мою щеку. Я напрягся, но не отодвинулся.
— Подумай. Ну, должно же быть что-нибудь такое…
— Ну, мне нравится… раскрашивать.
Она не поняла.
— Ты хочешь сказать — зажигать цветные огни?
— Нет. — Я повернулся к ней и жестом изобразил, как развертываю лист бумаги и работаю кистью. — Я рисую. Я хотел сказать… раскрашиваю буквы. Занимаюсь каллиграфией, иллюстрирую книги. Прежде я работал над одной рукописью…
— И это все? Ты сидишь у себя в комнате в одиночестве и изображаешь значки на листе бумаги? И этому ты хочешь посвятить всю свою жизнь?
— Да, — мечтательно протянул я. — Очень хочу. Это было бы просто прекрасно.
Она вздохнула и вновь стала смотреть на воду.
— Но ведь жизнь этим не ограничивается. Ты знаешь об этом?
Она вела себя очень странно. Я не понимал, к чему ведут ее вопросы.
— А у тебя есть друзья, Секенр? Хоть кто-нибудь?
Я тщательно обдумывал ее вопрос прежде чем ответить:
— Нет.
Она замолчала, словно мои слова поразили ее до глубины души, и снова взяла меня за руку.
— Значит, чародей не может иметь друзей?
— Да, мне так кажется.
Она прильнула ко мне и нежно поцеловала в щеку.
— А я в этом совсем не уверена.
Я не нашелся, что сказать, поэтому просто промолчал. Долгое время мы сидели молча. Я почувствовал, что потею. Пот выступил у меня под мышками. Позади, за ширмами, смех, танцы и аплодисменты сменились хором труб и тяжелым барабанным боем. Но меня совершенно не волновало, что там происходит.
В темноте во время нашего одинокого бодрствования все, что я знал об этом мире, вся моя жизнь, все стершееся и потускневшее в памяти, безжалостно пронеслось передо мной. Мне многое вспомнилось: детские игры, люди, которых я знал, когда-то сказанные слова, но ярче всего — отцовская бабочка, которую он сделал из дерева и проволоки и оживил с помощью волшебства, когда я был совсем маленьким; какой красивой и нежной она была и как я плакал, когда она умерла, и свет померк на ее крылышках.
Просунув руки между столбиками поручня, я плотно сжал ладони, а потом развел их — там сидела крошечная огненная бабочка с золотисто-белыми крыльями, окаймленными по краям ярко-красными полосками.
Тика смотрела на нее широко открытыми глазами — ее рот тоже раскрылся в беззвучном возгласе изумления.
— Это тебе, — сказал я.
Она протянула руку.
— Нет. Пусть она сама прилетит к тебе.
Бабочка робко поднялась в воздух, чуть отлетела во тьму, затем вернулась обратно и, облетев несколько раз вокруг головы Тики, сверкая, приземлилась ей на лоб.
— О! Она теплая.
— Не бойся, она не обожжет тебя.
Так мы и сидели, а бабочка то складывала, то открывала свои крылышки. Вскоре мы прижались друг к другу; Тика заснула, положив голову мне на колени, а я разглядывал бабочку, пересевшую на ее щеку. Так я и просидел всю ночь, а в сером свете утра бабочка потускнела и растаяла.
Наше дальнейшее путешествие показалось мне тщательно продуманным и подготовленным турне по Нижней и Внутренней Гегемонии, прерывавшимся на несколько дней или даже недель в крупных городах, расположенных между Тадистафоном и Дельтой: в Акхносфоне, Горадасе, Моракисфоне, Дэр-эс-Ирраде и других. Госпожа Хапсенекьют завела собственный двор, словно была царицей, и временами особо отличившимся фаворитам дозволялось повидаться со мной. Я предсказывал судьбу. Я толковал смысл описанных мне знамений, или даже гадал по предметам, которые мне давали: сломанный зуб, кусок дерева, причудливо инкрустированный кинжал. Насколько правдивыми были мои пророчества, а сколько в них было обмана и какое участие принимали в этом все остальные чародеи, живущие во мне, я сказать не мог.
