— Арнатис. Я Секенр.
Девушка — теперь я видел, что она всего на год-два старше меня, — присела передо мной в реверансе, как перед знатным вельможей. Ее платье было страшно рваным и грязным.
— Я Канратика. — Последовало еще несколько слов, которых я не понял. — Тика.
Вытерев грязные руки о штаны, я пожал ей руку, прежде чем успел сообразить, что делаю. Смущенный, я подался назад.
— Я приветствую тебя, Тика.
— Я приветствую тебя, Секенр. — Еще несколько незнакомых слов. Она повернулась к старшей. — Моя мать — Хапсенекьют. Ты… — Еще несколько слов… — Зови ее Неку. Я зову ее «мама». — Девушка нервно рассмеялась, словно это была шутка или ей просто надо было рассмеяться, чтобы забыть об ужасе, через который ей пришлось пройти. В какой-то миг мне даже показалось, что она вот-вот упадет в обморок.
Я повернулся к женщине постарше, немного склонив голову:
— Неку, я приветствую тебя.
— Ты… волшебник?..
Я смог понять всего несколько слов.
— Да, — сказал я.
— Ты помогать нам?
— Да. Если смогу.
— Это не есть хорошо. Я здесь умирать.
Тика не сдержала своих чувств, и рыдания прорвались наружу. Мать с дочерью упали друг другу в объятия, плача и что-то быстро-быстро бормоча на своем языке. Я недоумевал, почему, свободно понимая мертвецов, я не могу понять этих женщин. Знание языка мертвых просто оказалось у меня в голове, как только оно мне понадобилось — возможно, оно было заложено туда отцом или кем-то из его предшественников.
Но все же, почему у меня не возникало проблем с переводом во время путешествия в подземный мир до того, как я стал чародеем? Полные боли крики призраков на реке были понятны мне, еще когда моя лодка плыла в Лешэ. А может быть, язык мертвых — и не язык вовсе, а что-то универсальное, единое для всех, как сон, который каждый видит на своем языке.
В любом случае, теперь я свободно владел языком мертвых, как и подобало всякому чародею.
Мои мысли начали блуждать где-то далеко за гранью реальности в мире фантазии. Я представил себе литературу мертвых, целые библиотеки из книг, написанных учеными трупами своим собственным шрифтом, который останется загадкой для глаз живых, за исключением, быть может, моих собственных. Весьма интригующее предположение.
Но тут Тика взяла меня за руку, и обе женщины — в их отношении ко мне благодарность соседствовала со страхом — накрыли для меня завтрак на траве за хижиной, смешав куски мяса и рыбы в огромной роскошной вазе: фарфор, инкрустированный серебром — совсем не подходящая посуда для столь убогого жилища. Разглядев женщин поближе, я заметил, что прежде их одежда была весьма утонченной, пока не пострадала от грязи и долгой носки, и каждая из них носила по несколько золотых колец. На Тике были изящные кожаные туфли, хотя ее мать была босой. Они явно принадлежали не к крестьянам, а к богатым людям, возможно, даже к знати, но пострадали от превратностей судьбы, которые — я был просто уверен в этом — были как-то связаны с мучивших их мертвецом.
Мы ели и говорили, общаясь на причудливой смеси слов и жестов, пока разгорался день. Тика, казалось, была просто заворожена тем, что, хотя весь бок моей туники затвердел от запекшейся крови, ран на мне не было. Она долго и пристально разглядывала меня, но так ничего и не сказала. А ее мать была слишком занята своими мыслями, чтобы замечать хоть что-то вокруг.
Постепенно я узнал их историю, по большей части от Тики, гораздо лучше владевшей языком торговцев, чем ее мать или я сам. Она в основном и поддерживала беседу.
Родом они были из Радисфона, знаменитого Города-в-Дельте, где правит Царь Царей, повелитель всех земель Великой Реки. Они служили, как я и предполагал, при его дворе, но отец Тики, муж Неку, был убит врагами, а его тело — брошено в реку без надлежащего погребального ритуала, и каким-то образом случилось так, что он не нашел дороги даже к царству Лешэ, граничащему со страной смерти. Вместо этого бывший вельможа — а звали его Птадомир — стал возвращаться каждую ночь к жене, домогаясь ее, как страстный любовник. Вначале она не поняла, что он мертв, и даже обрадовалась, решив, что он просто скрылся, спасая свою жизнь. Но уже тогда ее испугали зловоние его дыхания и леденящий холод его прикосновений. Лишь, когда они разделись, и она увидела его страшные бескровные раны, ей стало ясно, насколько ужасно ее положение. Да, она была сильной и отважной женщиной, настоящей дамой, как сказала ее дочь, и ей удалось не сойти с ума в первую же ночь. Она молча возлежала с ним, как и подобает жене.
