Я зашел в лавку. Зазвенел колокольчик.
Сидевший на скамье сапожник поднял голову. Я застыл на пороге, встретившись с ним взглядом.
— Секенр?..
— Намек?
Он не ответил, но я сразу узнал его. Всего двумя-тремя годами старше меня, он продолжал дружить со мной, когда остальные мальчишки уже начали меня сторониться. Я живо припомнил, как мы вдвоем в моей плоскодонке плыли по городу в осеннем сумраке и больше боялись того, что нам скажут родители, чем затаившихся во мгле эватимов. Мы пробивались сквозь бесконечный лабиринт из обломков мачт, опор и свай, пока не нашли Деревянного Мудреца (другие его имена давным-давно позабыли) — гигантскую деревянную голову, наполовину погребенную в грязи — и, подобно многим поколениям своих предшественников, мальчишек вроде нас, мы вскарабкались по гниющим выступам и вырезали свои имена на волнистой бороде, в то время как он разглядывал нас своими пустыми глазами. Наш поступок был отчаянно смелым и страшно глупым, но тогда я не думал об опасности, так как Намек был со мной; а он, без сомнения, в свою очередь рассчитывал на то, что мое волшебство защитит его.
С тех пор, казалось, прошла целая вечность. Четыре года? Три? Всего три?
— Что тебе надо, Секенр? — спросил он без малейшего следа дружелюбия в голосе. Он поднялся со скамьи, вытирая свои громадные руки о кожаный фартук. Он очень сильно вырос. На массивных челюстях явственно проступала черная щетина.
— Я…
— Секенр, никогда не думал, что снова встречусь с тобой.
— Но я… дом моего отца… ведь я живу совсем рядом с тобой, по соседству…
— Никогда не думал встретить тебя вновь или, по крайней мере, не хотел этого. Чего тебе?
Я оглядел небогатую мастерскую. Он, без всякого сомнения, стал тут хозяином. Когда я дружил с ним, он был у отца подмастерьем. Наверное, отец умер и оставил ему свое дело.
Он направился ко мне, его тяжелые ботинки гулко стучали по доскам пола. Я пристально посмотрел ему в глаза. Бесстрастное лицо ничего не выражало. Он так вырос.
— Повторяю свой вопрос. Чего ты хочешь?
Его голос звучал как голос мага, изгоняющего нечистую силу. Я пожал плечами, попытался засмеяться, сделать вид, что мы снова стали детьми, и обратить все в шутку. Я опустил взгляд и пошевелил пальцами ног.
— Разве это не очевидно, глупец? Туфли. Это же сапожная мастерская, я не ошибся случаем? Или все это, — я махнул рукой, показывая на товар на полках, — корм для райских птиц?
Он рассмеялся, зло и отрывисто.
— Намек? — Голос принадлежал женщине. Намек обернулся. Выражение его лица моментально изменилось — теперь на нем явно читался ничем не прикрытый страх. Из задней комнаты в лавку зашла девушка примерно моих лет. Было уже заметно, как округлился ее живот. Намек поспешил к ней, положил руки ей на плечи и что-то настойчиво зашептал. Она посмотрела на меня широко открытыми глазами. Я сложил руки на груди и уставился на стену, избегая ее взгляда. Она кивнула и ушла.
— Твоя жена?
— Тебе были нужны туфли, — отрезал Намек.
— Мне бы хотелось познакомиться с ней. Мы могли бы стать друзьями…
— Идем, мне надо снять мерку.
Я показал на туфли на полках.
— А может мне просто померить что-то из этого?
— Твоя первая пара обязательно должна быть сшита на заказ, по твоей ноге. Ведь это будут твои первые туф ли, не так ли, Секенр?
Смущенный, словно ребенок, пойманный на обмане взрослым, я посмотрел на свои грязные ноги и ответил:
— Да.
Он снова повернулся ко мне спиной, вынудив меня пройти за ним вглубь лавки, и уселся на табурет. Деревянной планкой с метками он измерил мою ногу.
— Ты уже стал мужчиной, Секенр?
Наверное, мне стоило перейти в наступление — ответить какой-нибудь колкостью. Ведь это было излюбленной издевкой городских юнцов, дразнившихся: «Да ты уже стал мужчиной? Неужели» Когда одна ватага дерется с другой, победители стаскивают обувь с побежденных и восторженно вопят: «Ну, и какой же ты мужчина?»
Но я лишь сдержанно кивнул:
— Да.
Намек вернулся на скамью за прилавком. Когда я поднялся, чтобы подойти к нему поближе, он протестующе замахал рукой и сказал:
— Нет. Жди там.
Я снова сел. Повисшее в воздухе молчание было страшно тягостным. Я попытался заполнить паузу наскоро придуманной неуклюжей историей о том, как я был посвящен во взрослую жизнь своим отцом, но он забыл купить для меня пару обуви или она куда-то затерялась, а потом исчезла, когда дом был очищен жрецами.
