Отец больше не мог поддерживать свою туманную форму, и теперь снова существовал лишь внутри моего разума.
— Но ты так и не рассказал мне, — уточнил я, — был ли Мальчик-Цапля счастлив после того, как переродился?
Отец заговорил моим голосом, он хрипел, так как в горле у меня пересохло от жары и пыли:
— Теперь он стал частью наших снов. Многие чародеи его знают. Он шепчет им в ночи. Я сам неоднократно вел с ним длинные серьезные разговоры, но он так никогда и не заговаривал о счастье.
— Правда? Так никогда и не говорил?
— Никогда. Правда, он никогда не упоминал и о том, что несчастлив.
Невозможно с полной достоверностью восстановить, то что произошло после этого. Но я все же попытаюсь…
Глаза не видели, уши не слышали, а мозг отказывался воспринимать действительность…
Мы с отцом стали свидетелями рождения богов, там, в Начале Времен, в первый день существования мира. Я спустился в долину невообразимо яркого огня, вокруг меня струились потоки лавы, а расплавленные камни пузырились у меня под ногами. Но я не обгорел, пока шел по бесконечному склону, пока пересекал реку огня. Мой путь неожиданно оказался легким — усилий от меня практически не требовалось, боли я не чувствовал — просто я сфокусировал свои мысли на тчод и разгадке ее тайн.
Мы достигли места, о котором грезил отец — это было кульминацией его трудов, его исканий — и которое он называл Сердцем Леса. В действительности же у него не было названия — просто больше никто не побывал там и не дал ему имени.
Самое сердце Вселенной, где пламя состоит из миллиардов солнц и миров…
Здесь глазницы моей маски заплакали слезами из расплавленного серебра…
Здесь, с вершины скалы, я осмотрелся, пользуясь не человеческим, а магическим зрением, заглянул за озеро белого огня и постепенно понял, что горный хребет — это позвоночник бога, окружающие скалы — его ребра, что из поднимающегося дыма и растекающейся, брызжущей лавы рождается божественная плоть. Земля содрогнулась, и я был выброшен в воздух, словно пепел из топки, когда части скелета начали соединяться: кости занимали места в суставах, мышцы медленно нарастали на них, словно лепестки невообразимо громадного, огненного цветка собирались обратно в бутон, слой за слоем, образуя единое тело и лицо, на которое я не осмелился поднять взгляда.
Я увидел Сюрат-Кемада, поднимавшегося из огня и дыма небес, громадного крокодила, извергавшего из своего рта звезды.
— Секенр, слушай меня, — произнес голос отца у меня в голове, а потом кто-то оборвал его. Все мои вторые «я» уже проснулись и отчаянно боролись между собой. Я не обратил на них внимания, сосредоточившись на собственной цели. Я почувствовал, как отец отстраняет Орканра и каннибала Регнато Барата. Остальные окружили его, как волки, попавшие в яму и отчаянно дерущиеся за место поближе к ее краю.
Свет сменился тьмой столь внезапно, словно на небе резко захлопнулась обложка гигантской книги. Не замедляя шага, я продолжал свой путь сквозь абсолютный мрак недоступной для описания языком простых смертных святыни Акимшэ. Наконец появилось свечение, оно исходило от отцовского дома, который, казалось, горел — пламя вырывалось из всех окон, не трогая здания снаружи.
Я вошел в дом. Во всех комнатах было светло, как днем — уже все стены были охвачены неподвижным пламенем. Отцовский кабинет приветствовал меня слабыми криками, крошечные темные создания в бутылках с глухим стуком бились об их стенки.
Тело захватил Ваштэм, отшвырнувший Секенра в сторону и с триумфом возвратившийся в свою лабораторию, в свой храм, святая святых, трепеща в предвкушении окончания всех своих трудов, всех своих страданий, всех своих предательств, кровавой цепи бесконечных убийств.
Все было направлено только на это. В течение многих веков он жил, трудился, страдал и даже умирал в ожидании наступающего теперь будущего. Именно этого мгновения.
Он открыл дверь в комнату Секенра, окинул взглядом опрокинутый стол, сломанную кровать, кучи мусора, обломков и застывшее пламя. В кресле у окна сидела спящая фигура в белой мантии и серебряной маске, но без меча и сложенной бумаги в слабо светящихся руках.
