Неожиданно я почувствовал страшную слабость и упал на бок. Меня вырвало тем немногим, что я съел за день. Мне хотелось лишь одного — лечь прямо на пол и лежать, несмотря на страшный холод. Почему-то я решил, что кровь, сочившаяся из самых глубоких царапин, согреет меня. Голова пошла кругом, словно я был пьян: казалось, я уже давно и безуспешно пытаюсь вырваться из замкнутого круга ночного кошмара. Каждый раз, когда я хотел пошевелиться, невидимые мучители вонзали в мои плечи раскаленные докрасна когти.
Но, несмотря на боль и холод, я больше ни минуты не мог терпеть присутствия подобной мерзости в отцовском доме, у той самой кровати, на которой были зачаты и рождены и я, и моя сестра. Пошатываясь, я встал на ноги, взял свою противницу за лодыжки и поволок ее к окну. Неумело повозившись со ставнями, я широко распахнул их и облокотился на подоконник, обдуваемый самым холодным ветром в своей жизни и ослепленный небывалой белизной за окном.
Но все же я не мог позволить себе остановиться, не выполнив своей задачи, ведь эта ужасная тварь по-прежнему оставалась в доме. Задыхаясь, почти ничего не видя, я поднимал Одетую в Смерть, пока из окна не свесилась ее голова, затем руки, затем большая часть туловища. В этот миг она казалась мне ужасно тяжелой, настоящий мешок с жиром и практически без костей — ее почти невозможно было поднять и развернуть — но я все же справился, едва не сойдя с ума от боли, которую причинили мне эти усилия, и наконец выкинул ее наружу.
Я ожидал всплеска, который должен был последовать, когда ее тело упадет в реку, но услышал лишь глухой стук.
Озадаченный, я снова лег на подоконник и высунулся наружу. Ни малейшего следа трупа. Передо мной расстилался самый необычный пейзаж, который мне доводилось видеть: белые поля, широкие заснеженные долины, черные скалы и пики гор. Дом опять передвинулся и находился теперь очень далеко от Великой Реки, забравшись высоко в горы.
Солнечный свет, отражавшийся от склонов, был намного ярче, чем в пустыне, а в воздухе кружились крошечные белые хлопья, таявшие, когда я ловил их руками.
(— Это называется «снег», дитя, — сказал Бальредон внутри моего сознания.)
Он был обжигающе холодным. Словно со стороны, абстрагировавшись от происходящего, я заметил, как над моей голой кожей поднимаются слабые струйки пара.
(— Вернись в дом и оденься, — велела Лекканут-На. — Иначе заболеешь. Ты и так болеешь слишком часто.)
Я попытался сфокусироваться, привести мысли в порядок. Я явно о чем-то забыл.
Свалившись на пол, я потихоньку отполз от окна. Ледяной ветер по-прежнему обдувал меня. Я так окоченел, что двигался с трудом.
О чем же я позабыл? Я попытался, сконцентрировавшись, ухватиться за эту мысль, но она ускользала и таяла, как снег в моей руке. Я убил чародея. Что-то связанное именно с этим. Что-то должно было произойти, но так и не произошло…
Одетая в Смерть завопила внутри моего сознания. Я покатился по полу и заметался из стороны в сторону, заткнув уши, но так и не сумел заставить ее замолчать.
До меня наконец дошло. Убьешь чародея, и сам станешь чародеем. М-да. Самое элементарное правило черной магии. Я закричал своим голосом, потом — ее и понял, что она, вопреки всему, каким-то непонятным образом еще была жива только что, когда вылетела из окна, и умерла именно сейчас в глубоком снегу внизу.
Мы с ней стали единым целым, и теперь мое истинное имя было Кареда-Раза, что означало Огонь во Тьме, а в обычной жизни меня звали Гредама. Быстротечным потоком замелькали знакомые сцены: река, болота, лес из свай под деревянным городом.
Это шокировало меня больше всего остального. Гредама, Огонь во Тьме, родилась в Стране Тростников и когда-то плавала между теми же сваями под Городом Тростников, где играли, исследовали мир, открывали свои детские тайны и исполняли свои страшно важные обряды я и мои друзья.
Но ее детские игры весьма отличались от наших — она сдирала кожу с живых детей, после этого аккуратно отрезая им разные части тела, тщательно удаляя органы и члены, но сохраняя при этом жизнь и в совершенстве овладевая искусством пытки болью. В этом и заключалась сила ее магии — в агонии и боли других, в их мучениях и их увечьях. Это было и ее силой, и ее страстью. Она не знала ничего иного.
