– Он когда-нибудь говорил с вами о вычислительной машине “Великий Наполеон”?
– Об этом чудище? Да парижские клакеры, они все только о нем и говорят. Совсем ребята свихнулись!
– Французские власти полагают, что его испортил Теофиль Готье. Перфокартами Рэдли.
– Так, значит, Тео, он мертв?
– Да, – кивнул после некоторой запинки Олифант. – Скорее всего.
– Звери проклятые. – Лицо Сибил мучительно искривилось. – Это кем же надо быть, чтобы сцапать человека и никому ничего не сказать, чтобы он исчез, как кролик в цилиндре фокусника, а все его близкие думали, беспокоились, страдали – и не могли ничего узнать. Это низко, подло!
Олифант не решался посмотреть ей в глаза.
– В этом Париже такое случается сплошь и рядом, – продолжала она. – Послушать только, о чем шутят клакеры… И Лондон, они говорят, ничем не лучше. И еще они говорят, что это радикалы угробили Веллингтона. Что саперы спелись с радикалами и прорыли туннель под этот ресторан, а потом главный сапер своими собственными руками забивал порох и поджигал запалы… Ну а потом радикалы свалили вину на таких людей, как…
– Ваш отец. Да. Я знаю.
– И зная это, вы просите меня довериться вам. – В ее взгляде был вызов и, быть может, давно похороненная гордость.
– Зная, что Чарльз Эгремонт предал вашего отца, Уолтера Джерарда, практически убил, что он предал также и вас, смешал с грязью в глазах общества. Да, я должен просить вас довериться мне. В обмен я предлагаю вам полное, окончательное и практически мгновенное уничтожение политической карьеры предавшего вас человека.
Сибил снова опустила глаза и задумалась.
– А вы сможете? – спросила она наконец.
– Это сделаю не я, а ваши показания. Я стану лишь инструментом их передачи.
– Нет, – покачала головой Сибил, – если я обвиню его публично, то тем самым подставлюсь. Вы же сами сказали, что Чарльз – не единственный, кого мне следует бояться. Я ведь была в “Гранде” той ночью, помните? А у мести длинные руки.
– Я не предлагаю вам обвинять его публично. Хватит и шантажа.
Глаза Сибил смотрели сквозь Олифанта, куда-то в далекое прошлое.
– Они были очень близки, Чарльз и отец, или только так казалось… Возможно, если бы все сложилось иначе…
– Эгремонт не в силах забыть о своем предательстве. Это зерно постоянного раздражения, вокруг которого формируется вся его порочная политика. Ваша телеграмма гальванизировала чувство вины – и ужас перед тем, что выйдут на свет его прошлые пролуддитские симпатии. Теперь он пытается укротить зверя, взяв себе в союзники политический террор. Но мы с вами его остановим.
В синих глазах появилось странное спокойствие.
– Мне хочется верить вам, мистер Олифант.
– Я обеспечу вам полную безопасность, – сказал Олифант, удивляясь глубине своего чувства. – Оставаясь во Франции, вы будете жить под защитой могущественных друзей, моих коллег, имперских агентов. Нас ожидает фиакр и стенографист, который запишет ваши показания.
В задней части кафе одышечно захрипел маленький пневматический панмелодиум. Обернувшись, Олифант поймал взгляд мушара Беро, который курил голландскую глиняную трубку в компании оживленно чешущих языком кинотропистов.
– Мадам Турнашон, – сказал Олифант, поднимаясь, – могу я предложить вам руку?
– Она у вас уже зажила, да? – Сибил встала в шорохе кринолина.
– Совершенно, – ответил Олифант, вспоминая Эдо, полумрак, молниеносный удар самурайского меча. Он пытался утихомирить того парня стеком.
Сибил взяла Олифанта под руку, и он повел ее к выходу, осторожно огибая гризеток, поднятых на ноги машинной музыкой панмелодиума.
Навстречу им в кафе ворвалась девушка, ее голые груди были вымазаны зеленым, с талии свисали угловатые куски медной фольги, похожие на листья финиковой пальмы, аппроксимированные кинотропом. За девушкой следовали двое парней, одетые – вернее сказать, раздетые – аналогичным образом; Олифант совершенно растерялся.
– Идемте, – сказала Сибил, – неужели вы не понимаете, что это студенты-художники после бала? Здесь же – Монмартр, а художники, они умеют повеселиться.
* * *
Олифант лелеял надежду лично доставить Чарльзу Эгремонту текст показаний Сибил Джерард. Но по возвращении в Англию запущенный сифилис, симптомы которого доктор Макнил ошибочно диагностировал как “железнодорожный хребет”, на время ограничил его активность. Под видом коммивояжера из Эльзаса, родины месье Арсло, Олифант скрылся от мира в одной из брайтонских водолечебниц, чтобы поправить здоровье и разослать целый ряд телеграмм.
