– Ничего не понимаю, – растерянно сказал Батлер, слепым взглядом уткнувшись в волосатый ствол пальмы. – Сердце колотится как тогда, при старте…
– Вчерашнее продолжает играть, – пояснил Доусон. – Вы ведь в этом плане человек нетренированный.
…Проворная белозубая смуглая девчушка в слишком тесном для ее бедер и груди халатике открыла перед ними белую дверь палаты и заглянула внутрь.
– Миссис Стоун, к вам гости.
Повернулась к Батлеру и Доусону:
– Проходите. – И, посторонившись, добавила: – Только вам ее не расшевелить.
Батлер первым вошел в палату, где витал неистребимый запах лекарств. Доусон последовал за ним. Смуглянка-медсестра неплотно прикрыла дверь и то ли осталась в коридоре подслушивать, то ли тихонько удалилась.
Прямо напротив двери, возле зашторенного окна, стоял на тумбочке большой телевизор. Его экран был повернут в сторону застеленной по-армейски кровати – клетчатое сине-зеленое покрывало лежало ровно, без единой складки, и подушка располагалась в изголовье строго по продольной оси кровати. Наволочка на подушке отсутствовала. Справа от телевизора, почти закрывая вторую тумбочку, возвышалось кресло на колесах; подставка для ног была опущена наподобие ножа бульдозера и почти касалась бледного линолеума. Кресло упиралось в другую кровать. Там, на двух подушках, полулежала женщина. Руки ее были вытянуты поверх легкого одеяла цвета кофе с молоком, почти неотличимого от больничной пижамы, пальцы чуть подрагивали, словно женщина представляла, что работает на компьютере. Короткие, но довольно густые еще волосы были седыми, а лицо походило на сухой осенний лист, которому никогда уже не суждено налиться живительными соками. Женщина смотрела в сторону двери, где стояли Батлер с Доусоном, и глаза ее напоминали пятна луж, отражающих серое-серое небо. Безжизненное небо.
И все-таки оцепеневший Алекс почти сразу узнал ее, разглядел знакомые черты – не обычным зрением, а каким-то иным, глубинным, что, наверное, до поры таится в каждом человеке. Он разглядел знакомые черты, и это опять было как удар током, а за ним тут же последовал еще один удар: он понял, почему не давало ему покоя лицо Пола Доусона.
И едва он это понял, как Доусон издал странный звук у него за спиной – словно, задохнувшись, со стоном втянул в себя воздух. Почти одновременно с этим женщина приподняла голову над подушками и всем телом подалась к краю кровати.
– Алекс… Наконец-то… – Ее ломкий голос казался последним шорохом опавших листьев.
Она перевела гаснущий взгляд на Доусона:
– О-о…
Это было все, что ей удалось произнести. Она вновь откинулась на подушки и закрыла глаза, и губы ее слегка задрожали.
Все перемешалось в смятенной голове Батлера, а потом одна-единственная мысль заслонила собой все остальные:
«Это конец…»
Последнее дуновение стихло, и лицо той, что застыла на больничной кровати, превратилось в маску. В недолговечную маску.
«Вот могила твоей Юлалум…» – всплыла в памяти Батлера строка Эдгара По, которую когда-то произнесла Флоренс Рок в пустотах Марсианского Сфинкса.
– Боже, она умерла… – услышал он срывающийся голос Пола Доусона. – Мама…
И опять из общей сумятицы Алексу удалось выделить другую мысль, и зацепиться за нее, и мысль эта казалась невероятной, фантастической, ошеломляющей, она нестерпимым огнем пылала в сознании: все эти годы Флоренс Рок провела в одном городе со своей матерью, со своей дочкой… и с самой собой… Она существовала в двух ипостасях…
А теперь ушла. Навсегда. В какую-то другую, небесную, Чаттанугу.
…So Chattanooga Choo-Choo
Won't you choo-choo me home…
Замолчал оркестр Гленна Миллера – и песня оборвалась.
Батлер не помнил, как вышел из палаты, и куда подевался Доусон. Дверь в палату была распахнута настежь, и мимо него ходили какие-то люди в светло-зеленом, и доносились из палаты чьи-то голоса.
Спустя то ли минуту, то ли час он обнаружил, что стоит в коридоре, всей спиной опираясь о стену, не дававшую ему упасть, а неподалеку от него Пол Доусон с потерянным видом слушает невысокого лысого старца в явно дорогом сером костюме, опиравшегося на черную, полированную, коллекционного вида трость. Поймав взгляд Алекса, Доусон собрался что-то сказать, но в этот момент из палаты с тихим шелестом выехала каталка. То, что лежало на ней, было прикрыто одеялом цвета кофе с молоком. Хмурый санитар скользнул по лицу Батлера равнодушными глазами и повез свою поклажу по коридору, мимо посторонившегося Доусона – и тот вдруг побледнел еще больше.
