В какой-то момент безвременья (если есть у безвременья моменты) он осознал – хотя ему казалось, что осознание это пришло не к нему, а к кому-то постороннему, – что барьер продолжает разрушаться, и все больше отдельных неясных пятен сливается в узнаваемые картины. Картины его пребывания внутри Марсианского Сфинкса.
Подземная колоннада, ведущая к Сфинксу…
Крестообразная янтарная «пуговица»…
Двустворчатые приоткрытые ворота…
Надвигающаяся черная стена…
«…и умирало все живое в день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный, и великий твой гнев обращал весь мир в мертвый пепел…»
Погружение в болотную топь…
Свен…
Мумии фараонов…
Пирамида и распахнувшиеся земные просторы…
Женщина в одеянии цвета крови…
Черная башня с округлой вершиной, башня, похожая на предостерегающе поднятый палец…
Падение – и погружение в туман…
Камень за камнем, камень за камнем – и понеслась лавина, сметая остатки барьера, загрохотала в голове, вынудив Батлера навалиться на столик и зажать уши ладонями, – хотя грохот шел не снаружи, а изнутри. Голову просто-таки распирало, в любое мгновение она могла треснуть и разлететься на куски, испортив настроение находившимся в баре людям, – и Алекс со второй попытки сумел подняться со стула и по извилистой траектории добраться до туалета.
Воспоминания уже наслаивались друг на друга, воспоминания захлестывали сознание, и кружилась, кружилась, кружилась голова…
Он пригоршнями бросал в лицо холодную воду, забрызгав пиджак, брюки, зеркало и кафельный пол вокруг умывальника, и ему удалось немного остудить воспоминания. С трудом добредя до своего временного жилища, он позвонил в Мемфис, Полу Доусону (расставаясь, они обменялись номерами мобильных телефонов), – растекшийся по жилам крепкий теннессийский напиток толкал его на немедленные действия.
– Пол, бросайте все и гоните в Чат… Чаттанугу, – проговорил он в трубку, неуклюже ворочая языком. – У меня есть, что вам сказать.
Даже в таком состоянии Батлер помнил, что кое для кого этот звонок не останется незамеченным, и поэтому добавил:
– Насчет перс-спектив нашего партнерства. Вы еще не отказываетесь от своего предложения завалить холодильниками весь Тен… Теннесси?
После этого он прямо в костюме упал на постель, продолжая ворошить, просеивать, подбрасывать и ловить, раскладывать пасьянсом наконец-то прорвавшиеся долгожданные воспоминания, – и так и заснул, и во сне все бродил и бродил по туннелям Марсианского Сфинкса…
А Доусон, правильно определив смысл этого сообщения, ранним утром, наняв частный самолет – маленькую одномоторную «сессну», – вылетел в Чаттанугу. Город на реке Теннесси еще не успел окончательно проснуться, когда Доусон подъехал к дверям бывшего вокзала, а ныне отеля с тем же названием, что и знаменитая песня, ставшая визитной карточкой оркестра непревзойденного Гленна Миллера: «Чаттануга чу-чу».
– Это все, что я вспомнил, – закончил Батлер свой рассказ, в ходе которого поглотил литра два воды. И это нехитрое средство явно пошло ему на пользу: тяжесть в голове уменьшилась, и утихло желание непрерывно бродить по комнате. – Извините, что сорвал вас с места. – Алекс смущенно потер небритую щеку. – Вчера казалось, что это буквально вопрос жизни и смерти. Знаете, как бывает… Расходы я вам возмещу.
– Непременно, – с иронией отозвался Доусон и пощелкал ногтем по своей пустой чашке. – Только не забудьте вычесть стоимость кофе. Вы это хорошо придумали, насчет партнерства.
– И в НАСА об этом знают, я обмолвился. Как бы между прочим.
– Отлично! Но вспомнили-то вы не все. И цель по-прежнему непонятна. Чем закончилось ваше падение? Что это был за туман?
Батлер опустился на диван, закинул ногу на ногу и сцепил руки на колене:
– Не знаю. Не помню…
– Ничего, ничего, – бодро сказал Доусон. – Это только вопрос времени. Вас постепенно подводят к главному.
Алекс, задумчиво покачивая ногой, глядел в пол. Потом поднял голову:
– Когда те парни, с «Арго-два», встретили меня, я им сказал: «Джейн». И повторил. Они мне потом так сказали, я этого момента не помню, я вообще не помню, как с ними встретился.
– Джейн… Не Флоренс, а Джейн?
