Облачко продолжало приближаться, выпуская колышущиеся отростки, и Батлер подумал, что хвататься за пистолет, наверное, не стоит, а вот убраться с этого балкона без ограждения, пожалуй, нужно – мало ли какая ядовитая химия могла быть там намешана, в этом облачке. Даже если оно иллюзорно – лучше поосторожничать, чем рисковать; ситуация не требовала самопожертвования…
Сделать это, однако, оказалось непросто – тело не слушалось его, и глаза не могли оторваться от расплывчатого образования, подкрадывавшегося, как хищный зверь, и уже проступали в этом завораживающем мареве какие-то знаки… образы… А черная башня, находившаяся на периферии зрения, в какой-то момент преобразилась. Она стала ниже, но раздалась в стороны, и потянулись из ее стен какие-то ответвления.
«Черная ваза! – мелькнуло в голове ареолога. – Флоренс говорила о черной вазе…»
Сделав неимоверное усилие, Батлер закрыл глаза – веки двигались с трудом, как примерзшие к земле бетонные плиты, – и под несмолкающие, все более громкие аплодисменты, повернулся на месте, словно шуруп в неподатливой твердой древесине под нажимом отвертки. Невидимые путы ослабли, астронавт шагнул прочь из цилиндрической полости, в коридор, – и нога его наткнулась на неожиданное препятствие. Открыв глаза, он обнаружил перед самым своим лицом прежнюю зеркальную плоскость, только теперь уже с обратной стороны, ту самую фантомную плоскость, которая несколько минут назад вроде бы бесследно исчезла. Но если прежде что-то неладное творилось с его отражением, то теперь он увидел фокус похлеще. Вернее – не увидел. В зеркальной плоскости отражался близкий потолок и противоположная стена полости, усеянная, как он только сейчас заметил, не только красноватыми прожилками, но и какими-то желтыми пятнышками, похожими на шляпки гвоздей, а вот он, Алекс Батлер, в этом зеркале не отражался… Словно, сам того не заметив, стал бесплотным духом, словно потерял свое тело где-то далеко-далеко отсюда. Возможно, его тело лежало сейчас, засыпанное песком, на бурой равнине под холодным марсианским солнцем – или на кладбище, под могильной плитой. В Трентоне, где он родился, вырос, занимался наукой и читал спецкурс в Принстонском университете… и умер? Сошел с ума – и умер?..
Ну уж нет! Посмертные сны – это для Гамлета!
Алекс Батлер размахнулся под звуки то ли рукоплесканий невидимых зрителей, то ли шороха листвы, намереваясь пробить преграду, но кулак его не успел соприкоснуться со странной зеркальной твердью. Площадка, на которой он стоял, резко ушла у него из-под ног, как потерявшая опору полочка, что крепятся к спинкам кресел в конференц-залах, – и ареолог мгновенно оказался в состоянии свободного падения. Это состояние было ему знакомо по тренировочным прыжкам из самолета, но при тех прыжках в его снаряжении присутствовал такой важный компонент, как парашют, – а сейчас парашюта под рукой не было. Ничего не было ни под рукой, ни под спиной, кроме свободного пространства, далеко внизу сменявшегося не пуховой, скорее всего, поверхностью. Никаких кадров из прошлой жизни в голове не мелькало, и он не успел подумать о том, увидит ли терминальный туннель, за которым разливается Свет, – он просто падал, пусть и не так быстро, как это было бы на Земле, и в падении зачем-то пытался изменить положение тела, чтобы видеть, куда именно падает. Словно это было так уж важно…
Спустя несколько мгновений он погрузился во что-то туманное – и ощущение падения не то чтобы совсем пропало, но как-то затушевалось. Судя по всему, он угодил в то самое хищное облачко – хотя их траектории вроде бы не должны были пересекаться. Если только облачко не сделало резкий маневр в сторону, устремляясь наперехват.
Шум вокруг утих, он слышал только собственное прерывистое учащенное дыхание – а в следующий миг, уже не видя ничего из-за образовавшейся вдруг густой белой пелены, начал испытывать совершенно невероятное чувство. Чувство исчезновения собственного тела. Тело не исчезло в один момент, а растворялось постепенно, как растворяется сахар в теплой воде, как пропадает роса, как оплывает кусочек льда на раскаленной сковороде… Ощущение не было болезненным или неприятным, сознание, кажется, не давало сбоев – просто он неведомо каким образом знал, что его, Алекса Батлера, с каждым торопливым ударом сердца становится все меньше. Ничего поделать с этим он не мог, да и не пытался; в общем-то, он и понятия-то не имел, каким образом можно оказать сопротивление процессу собственного исчезновения…
