Вечер уже румянил гроздья шишек на высоких елях, а он все искал третье озеро, на котором ждал Райнер. Темнота выползала из еловых низин, слоился редкий пар над болотинами, хотелось пить. Он сел прямо в густой мох и стал обрывать крупную матово-синюю чернику, горстями ссыпал в рот. Ладони, рот и язык почернели от сока. Он встал, безнадежно огляделся. Ельник, кочки с черникой, корявый выворотень, бледная зелень запада. Где же точно запад, когда полнеба там светится? «Я не найду этого озера. И палатку тоже. Через полчаса темно. Надо идти на нашу систему, на восток. Или на юго-восток? Как она на карте? Почему я не взял карту? Компас? Райнер бы взял. Он сказал бы: «За ручку никого не вожу». Или: «Тебя сюда никто насильно не гнал». К черту Райнера! Он прямо не скажет, а ухмыльнется. Ногу я стер. Переобуться? Райнер сказал бы: «Мамочка, пальчик бо-бо!» К черту Райнера! Сволочь, бросил одного, ни о ком, только о себе, ест отдельно, кружку прячет, топор прячет, сволочь!»
— Сволочь! — Он сказал это вслух, испугался эха, устыдился. Стало сразу сырее, темнее, глуше все вокруг от этого чужого злого голоса.
Он повернулся к закату спиной и пошел на темное, на восток, напрямик. Он торопился — свету оставалось все меньше, он знал, что не успеет. Он лез все круче вверх — на скалах было светлее — и вылез на голое, серое от ягеля плато. Отсюда было видно широко вдаль — лесистые увалы, гранитные лбы, сосны, ложбины, полные молочно-белых испарений. Лиловатый восток прокалывали первые звезды, а меж двух сопок левее и ниже эти же звезды тонули в круглой черной воде маленького озера. Какое это озеро — все равно, только бы дойти до него, потому что только оно одно было дружелюбным в этой лилово-черной похолодавшей стране.
— Хоть плохой, а рубит, хоть плохой, а рубит! — приговаривал он, врубаясь своим топором в смолье стоялой сушины. Сушина рухнула со стоном. Дима разжег большой костер, наломал лапника и сел. Ночь стояла вокруг, багульником дышали болота, скрипело где-то иногда в утробе тьмы, выжидало и опять скрипело старчески бессильно. Огонь грел колени, лоб, а к спине липла ледяная рубаха. Он выпил чай с одним кусочком сахара и съел полгорбушки, задремал и проснулся. Был не страх, а безнадежный гнет затерянности, скрипела ночная тайга, скалы, болота не знали его и не хотели знать. Тускло смотрел чей-то глаз из чащи — мерзкий старичишка, зеленый, бескровный, ждал, когда он заснет, и не было сил оглянуться, встретиться с ним взглядом. «Хозяин» — так шепотом называли его бабы и крестились, но разве испугается он креста, если неверующий перекрестится? Что-то прошуршало, шевельнулось за самой спиной, и он едва удержал крик, после которого сорвалось бы в нем все человеческое и осталось только животное, напуганное до заикания. Он так прикусил губу, что стало солоновато во рту. Он встал, напрягая все мышцы, разворошил огонь, выхватил горячий сук и наконец оглянулся. Никого. Только хвоя ближайшей ели, кочки во мху, блики огня на черной воде, скрученный завиток бересты. Никого. Он вздохнул, сел. Тело ослабело, в затылке стучала тяжелая кровь, веки отекали. Он обнял колени, положил на них голову и увидел лайку. Лайка лежала у огня и смотрела в темноту, насторожив уши. «Кто там, Вега? Как ты нашла меня, Вега?» — спрашивал он, проваливаясь в сон…
За розовым туманом трубили журавли, угли съежились под пеплом, тело бил озноб. Он разогнулся, долго вставал, через силу раздувал огонь. «Надо выпить чаю покрепче. Надо согреться».
Круглое озеро просыпалось всплесками рыб. Он наживил четыре жерлицы и наловил окуней для ухи. Пока чистил их, взяло, и он вытащил двух щук, вторую килограмма на четыре. Он забыл про усталость от радости. Взошло солнце, рыба перестала брать, но и так было что принести домой. Теперь, когда наступил день, он узнал озеро — это было первое, круглое озеро, которое он видел сверху. Он узнал его по двум соснам, которые свалились в воду крест-накрест, и по ручью. Отсюда он дойдет. И не торопясь Дима смотал снасти и тронулся прямо на солнце вдоль ручья, вытекающего из озера. Но и сейчас его не оставляло ночное ощущение дурного мутного глаза, следящего из-за висячих лишайников за его человечьей растерянностью.
