Почти такие же мотивы, как в 42-й, касались и смены командования 2-й ударной армии, где генерал-лейтенанта В. 3. Романовского сменил генерал-лейтенант И. И. Федюнинский. Владимир Захарович Романовский, командовавший 2-й ударной армией в составе войск Волховского фронта при прорыве блокады зимой 1943 года, а затем в составе Ленинградского фронта после прорыва блокады, часто болел, а складывавшаяся обстановка требовала огромного напряжения сил. Иван Иванович Федюнинский был известен в Ленинграде всем по боям осенью 1941 года под Пулково, Волховом, Тихвином.
11 января 1944 года Л. А. Говоров и А. А. Жданов на заседании Военного совета фронта, на котором присутствовали командармы, подвели итоги подготовки войск к операции и объявили день ее начала: с ораниенбаумского плацадарма — 14 января, со стороны Пулково — 15 января.
Леонид Александрович, как всегда, лаконичен. Известная всем тетрадка лежит перед ним закрытой, но наверняка в ней бисерным почерком отмечено все по пунктам, словно план лекции в академии. Сейчас командующий фронтом как бы отделяет то, что проделано за три месяца подготовки. Пройдет еще трое суток, и наступит для всех совершенно иная жизнь.
Сегодня предмет особого внимания Говорова — намерения противника в динамике операции. Он подчеркивает: на правом фланге армии Федюнинского появились новые части — моторизованная бригада СС «Нидерланды». Она переброшена из Европы. У Гатчины сосредоточивается 61-я пехотная дивизия. Ее подтянули из-под Мги. Линдеман намерен драться упорно, это ясно.
Динамика обороны противника, его решения и действия в ходе операции — вот что должно быть объектом пристального внимания командующих армиями и их штабов, когда начнется наступление.
Андрей Александрович Жданов в свою очередь обращает внимание на то, что Говоров называл «опасной привычкой войск к окопной неподвижности» в период позиционной обороны. Ряд дивизий в обеих ударных группах до этого не участвовал в наступательных боях. Солдатам, командирам, политработникам предстоит очень резкий переход к длительному и сосредоточенному напряжению всех духовных и физических сил уже в иных формах боя, на большую глубину наступления. Этого нельзя забывать, руководя людьми.
Возможно, в связи с этими обстоятельствами и была произведена расстановка соединений в обеих ударных группировках при общем построении боевого порядка. Командующий фронтом и командармы не могли не учитывать в чем-то различной степени готовности тех или иных соединений к сложному бою при прорыве и его развитии.
В 42-й армии в первом эшелоне, состоявшем из трех стрелковых корпусов, в центре полосы прорыва были поставлены испытанные дивизии 30-го гвардейского стрелкового корпуса, имевшие значительный опыт в организации атаки еще с прорыва блокады. И штаб корпуса генерала Симоняка, сформированный весной, обладал большей слаженностью в управлении соединениями и частями усиления, чем только что созданные штабы новых корпусов. Соседям Симоняка — корпусам первого эшелона (справа 109-му под командованием генерала И. П. Алферова и слева 110-му под командованием генерала И. В. Хазова) — предстояли, быть может, более трудные бои в самом начале прорыва, поскольку перед ними находились укрепленные города Урицк и Пушкин. Но центр и вершина тарана при прорыве главной полосы обороны противника имели в данном случае большую значимость для командующего фронтом.
Вообще-то, следует отметить, что Леонид Александрович был особенно внимателен к 30-му гвардейскому стрелковому корпусу. Это касалось и укомплектования его личным составом, и материальной обеспеченности. Генерал Симоняк выговорил для корпуса, например, своеобразную привилегию: раненые в боях солдаты всех его соединений и частей по излечении обязательно возвращались в свои подразделения. Конечно, во всем этом главную роль играли не какие-то личные симпатии командующего фронтом к одному из командиров. Командующий фронтом в начале этой операции и в предвидении будущих стремился иметь среди многих хороших дивизий и отличные. Поэтому он и отдавал предпочтение гвардии.
