— Все вроде к месту. Главная мысль выражена с большой ясностью: надо. Это у всех у нас в крови. И мне бывает трудно, кажется, силы на пределе, и вот тут появляется надо. Словно второе дыхание. И помогает преодолеть слабости, свойственные каждому человеку. Ведь мы не железные. Мы самые обыкновенные люди… А теперь от общего разговора перейдем к конкретным делам. У нас нет отряда, но мы его организуем и пошлем вслед за вами. В предельно короткий срок.
— Спасибо, Валериан Владимирович!
— Это тебе спасибо. И за то, что зашел, и за то, что до всего доходишь самоучкой. Пиши, как и прежде. Обо всем пиши. Как говорил — начистоту.
Куйбышев проводил Блюхера до двери, сильно пожал руку:
— Счастливого пути, Василий Константинович!
И снова стучат колеса, мелькают деревни и города. И снова неприятные разговоры с железнодорожным начальством о первой очереди, о срочной отправке. И когда не помогает мандат главкома, выручает маузер. Стоит только намекнуть. Эшелоны торопятся, эшелоны идут полным ходом до Борской. А здесь хмурый, неразговорчивый начальник станции предупреждает:
— Обложили казачишки линию. Не знаю, проскочите или под откос пустят. Глядите сами. Не мне вас учить, товарищ главнокомандующий.
— Да я не гордый. Поучи, пожалуйста.
— Не моего ума дело.
Блюхер не спеша вернулся в штабной вагон. Развернул карту.
До Оренбурга еще далеко. Фронт, оказывается, ближе, чем думали. Нужно собрать командиров, комиссаров, посоветоваться.
Совещание было коротким. Блюхер рассказал о сигнале начальника станции, изложил свое мнение — надо прорываться к Оренбургу. Попросил высказаться.
Присутствующие молча переглянулись. Прошло несколько тягостных минут.
Молчание злило Блюхера. В чем дело? Ошеломлены новостью или не согласны с выводом?
Встал заместитель командира 1–го Уральского стрелкового полка Павлищев:
— Гражданин главнокомандующий, по–видимому, удручен пассивностью собравшихся. Все объясняется просто. Обсуждать‑то, в сущности, и нечего. Нужен боевой приказ, в котором будут определены исполнители и сроки.
— Иван Степанович прав, — сказал начальник штаба Бартовский. — В боевой обстановке дебаты излишни. К тому же мы не располагаем разведывательными данными, на основе которых можно строить оперативные выводы.
— Вывод один — надо пробиваться к Оренбургу, — подытожил неприятный разговор Блюхер. — Через час выступаем на Бузулук.
Все ушли. Блюхер свернул карту. Упрекнул самого себя: «Надо было собрать одних коммунистов. С этими наемными военспецами пока нет общего языка. И будет ли — покажет время. По–своему они правы. Сейчас, наверное, злословят по адресу главнокомандующего, который не командует, а митингует. Ладно, учтем и этот урок».
Через час эшелоны двинулись на Бузулук. На станции Котлубанской по теплушкам ударили из пулеметов. Блюхер выскочил из вагона. Осмотрелся. Откуда и кто стреляет — не видно. А очереди поливают платформу, бойцы мечутся, сбивают друг друга, падают. Начинается паника.
Справа повелительно и громко прозвучала команда:
— Батальон, становись! Смирно!
И все устремились на этот голос.
Блюхер увидел Павлищева. Высокий, стоит не сгибаясь, лицо спокойное, мужественное, и в голосе сила и власть:
— Винтовки на руку! Вперед, за мной!
И, не оглядываясь, побежал к большому кирпичному зданию, в котором засели белогвардейцы. И все устремились за ним. По станции покатилось яростное, затяжное, уверенное «ура».
Блюхер вернулся в вагон. Он еще слышал голос Павлищева. Как это все просто и уверенно сделано. Одной уставной командой напуганная толпа превращена в боеспособную войсковую часть. Бывший подполковник знает свое дело. Для него война — ремесло.
В дверь постучали.
— Войдите, — насторожился Блюхер.
Павлищев подошел, доложил:
— Засада противника уничтожена. Захвачен пулемет и двенадцать винтовок. Путь свободен.
— Спасибо, Иван Степанович!
— В таких случаях говорят: благодарю от лица службы, — улыбнулся Павлищев. — Я выполнил свою элементарную обязанность. Если нет замечаний…
— Только одно — ваш полк пойдет головным.
— Слушаюсь!
Сбивая засады и разъезды, эшелоны пришли в Бузулук. Здесь получили подкрепление — влился красногвардейский отряд офицера большевика Георгия Васильевича Зиновьева.
