— Можешь ты меня выручить? — спросил отец. Лейтенант сказал:
— Я немного провожу господина профессора. До свидания, папа!
Окружной начальник приподнял котелок и вошел в гостиницу. Лейтенант дал профессору кредитный билет и последовал за отцом. Художник Мозер поднял папку и с достоинством удалился несколько покачивающейся походкой.
Поздний вечер уже спустился на улицы, и даже в холле гостиницы было темно. Окружной начальник сидел с ключом от номера в руках в кожаном кресле, как составная часть темноты, котелок и палка лежали рядом с ним. Сын остался стоять на почтительном расстоянии, как бы желая официально доложить об окончании истории с Мозером. Лампы еще не были зажжены. Из сумеречной тишины донесся голос старого Тротта:
— Мы едем завтра в два часа пятнадцать минут пополудни.
— Так точно, папа!
— Во время музыки мне пришло в голову, что тебе следовало бы навестить капельмейстера Нехваля. После посещения вахмистра Слама, само собой разумеется. Есть у тебя еще какие-нибудь дела в Вене?
— Надо послать за рейтузами и портсигаром.
— Что еще?
— Больше ничего, папа.
— Завтра утром ты нанесешь визит твоему дяде, Ты, видно, забыл об этом. Как часто ты гостил у него?
— Два раза в год, папа.
— Ну так! Передашь мой привет. Скажешь, что я прошу извинить меня. Как он выглядит теперь, этот добрый Странский?
— В последний раз, когда я видел его, очень хорошо. Окружной начальник потянулся за своей тростью и положил вытянутую руку на серебряный набалдашник, как он привык это делать, стоя на ногах, словно и сидя нуждался в особой точке опоры, как только речь заходила об этом Странском.
— Я видел его в последний раз девятнадцать лет назад. Он еще был обер-лейтенантом. И уже был влюблен в эту Коппельман. Неизлечимо! История весьма фатальная. По уши влюблен в некую Коппельман. — Фамилию он произнес громче всего остального с отчетливой цезурой между слогами. — У них, разумеется, не было денег на залог. Твоя мать едва не уговорила меня внести за него половину.
— Он подал в отставку?
— Да, он это сделал и поступил служить на северную железную дорогу. В каких он теперь чинах? Советник министерства путей сообщения, вероятно?
— Так точно, папа.
— Так! Из своего сына он, кажется, сделал аптекаря?
— Нет, папа, Александр еще учится в гимназии.
— Так. Немного прихрамывает, как я слышал?
— Одна нога у него короче другой.
— Ну да, — с удовлетворением закончил старик, словно он уже девятнадцать лет тому назад предвидел, что Александр будет прихрамывать.
Он поднялся, лампы в вестибюле вспыхнули и осветили его бледность.
— Пойду за деньгами, — сказал он и двинулся к лестнице.
— Я принесу их, папа, — предложил Карл Йозеф.
— Спасибо! — промолвил окружной начальник. — Рекомендую твоему вниманию, — сказал он, покуда они ели пломбир, — Бахусовы валы — нечто весьма модное. Возможно, что ты там встретишь Смекаля.
— Благодарю, папа. Спокойной ночи!
На следующее утро, между одиннадцатью и двенадцатью, Карл Йозеф посетил дядюшку Странского. Советник еще не приходил из бюро, его жена, урожденная Коппельман, просила передать сердечный привет господину окружному начальнику. Карл Йозеф медленно направился в гостиницу через Корсо. Потом завернул в Тухлаубен в велел прислать рейтузы в гостиницу, после чего зашел и за портсигаром. Портсигар был холодный; его холод чувствовался сквозь карман тонкой гимнастерки. Он думал о визите к вахмистру Слама и решил ни в коем случае не входить в ее комнату. "Выражаю свое искреннее соболезнование!" — скажет он еще на веранде. Невидимые жаворонки заливаются под голубым сводом. Назойливо стрекочут кузнечики. Доносится запах сена, запоздалый аромат акаций и аромат распускающихся бутонов в саду жандармского управления. Фрау Слама мертва. Кати, Катерина Луиза, согласно метрическим записям. Ока мертва.
Они поехали домой. Окружной начальник отложил в сторону свои бумаги, прислонил голову к красной подушке в углу у окна и закрыл глаза.
Карл Йозеф как бы впервые видел голову окружного начальника, откинутую назад, раздувшиеся ноздри его узкого, костлявого носа, изящную расселину на гладко выбритом, припудренном подбородке и бакенбарды, спокойно разделенные на два широких черных крыла. Они серебрились на внешних углах, возраст уже коснулся их и висков тоже. "Он тоже умрет, — подумал Карл Йозеф. — Умрет и будет зарыт в землю. Я останусь".
