Забой…
За-бой…
Нацвай не такой мудрый и добрый, как алкоголь.
Я растираю по зубам уже вторую дозу, но блаженное спокойствие все не приходит.
Говорят, что нацвай – это лучшее средство, чтобы уберечь зубы от кариеса. Врут, наверное.
Я растираю по зубам уже вторую дозу, но понимаю, что спустить меня вниз сейчас можно только тягачом. Я даже представляю себе тягач, к которому меня крепят буксировочным тросом и отходят в сторону. Лица у всех напряжены и печальны. Мои друзья смотрят в пол, потупившись, – они только что предали дружбу. Но их тоже можно понять. Моя жена рыдает в голос, но не смеет приблизиться. Должностной человек отмахивает рукой, и тягач трогается с места. Я упираюсь, кричу, по земле проходит глубокая борозда от моих твердых, как уголь, пяток, но тягач медленно и неуклонно приближается к шурфу. Вот передние колеса уже повисли в воздухе, и из кабины тягача выпрыгивает водитель. Машина постепенно сползает в шахту, пока не соскальзывает туда целиком, и я лечу вслед за ней, крича и все еще пытаясь за что-то схватиться, не в силах подумать, что это бесполезно, – вообще не в силах о чем-либо думать…
Потому что не существует иного способа заставить меня спуститься в заб…
СТОП!!!
Не произносить…
И я не думаю ни о чем, медленно переодеваясь и вышагивая по черной поверхности земли вслед за всеми.
Потому что никто не будет тащить меня тягачом.
Потому что я не женат и даже девушки у меня нет.
Потому что у меня нет друзей. Моим другом был Воля, но на прошлой неделе он умер от передозировки.
Лава – это все, что у меня осталось.
Я делаю шаг за шагом, пытаясь жить данным моментом, как все эти сраные буддисты и гештальт-психологи. Я стараюсь не думать о конечной цели, потому что если я вспомню, куда в итоге я должен попасть, то могу сорваться. Я могу просто броситься прочь отсюда, расталкивая ребят и что-то выкрикивая, как будто меня пытаются тащить тягачом на буксировочном тросе. Я стараюсь думать о чем-нибудь отвлеченном, например о Воле – о Воле, никогда не спускавшемся в шахту, о Воле, никогда не добывавшем уголь, или железную руду, или хотя бы червяков для рыбалки. Воля никогда не добывал ничего, на чем нельзя было бы заработать денег. Только он называл это «срубить бабла», и я сразу представлял себе бабло каким-то мифическим деревом счастья, которое непременно надо срубить огромным золотым топором, чтобы все у тебя в жизни было хорошо.
И Воля срубил его.
Мне не было жалко его ни секунды, наоборот, я представлял, как же это здорово – умереть от слишком высокого содержания токсических веществ в крови, или, как говорили ребята, «откинуться от передоза».
Сначала ты варишь ширь или покупаешь ее у кого-то уже сваренную, обычно сразу в одноразовом шприце – это удобно. Затем ты закатываешь рукав, можешь даже с мылом вымыть локоть – если колешься дома. Перетягиваешь жгутом бицепс, надо только точно чувствовать вену под жгутом, и после того, как узелок затянут, свободный край жгута зажимаешь зубами. Несколько раз хлопаешь открытой ладонью по сгибу локтя – чтобы вызвать прилив крови. Даже если ты торчишь не первый день, и вены у тебя уходят вглубь локтя, их все равно можно отыскать – это вопрос сноровки.
Или есть другие варианты – колоть можно под язык, в пах или в шею. Но сонная артерия – это для экстремалов, по правде говоря, я и не видел никогда, чтобы кто-то кололся в шею, просто все любят говорить, что это возможно, может, чтобы попугать тебя, а может, они действительно в это верят.
Ты осторожно вводишь иглу, немного вытягиваешь шомпол на себя, чтобы в шприц зашла кровь и перемешалась с ширью, затем постепенно, кубик за кубиком, вводишь всю эту смесь в вену.
И улетаешь.
Кто-то ощущает это как волну, какую-то субстанцию, которая неожиданно накрывает тебя, незаметно подкравшись из-за угла. Кто-то говорит, что все дело в геометрии, – после того, как ты вмазан, Эвклид идет, выражаясь цензурно, в жопу; все, чему тебя учили в школе на уроках математики, никак не применимо к пространству, в котором ты оказываешься. Кто-то рассуждает о скрытом внутри него мире, который вдруг проявляется на поверхности.
