Арон не собирался все это излагать незваному гостю, сказал коротко: «Не могу». Гость не настаивал, спросил только, можно ли переночевать. Ему бросили старый матрац в большой комнате, и он всю ночь ворочался, бормотал что-то, молился, а утром, когда взошло солнце, поднялся и сказал: «Поехали?»
И Арон не смог отказать. Не смог, потому что была в госте, назвавшемся Марком, внутренняя сила, которой невозможно было сопротивляться. На Марка было трудно смотреть — взгляд будто наталкивался на невидимый барьер; дед, не обладая литературным талантом, не сумел толком описать ни это ощущение, ни другое, которое он обозначил словами: «Марк убедительно молчал».
«Ему не нужно было доказывать свою правоту», — сказал как-то дед, когда я задал ему этот вопрос по поводу прочитанного.
«Какую правоту?» — продолжал допытываться я.
Дед взял у меня из рук газетный лист, перечитал отмеченное место и вернул со словами:
«То, что он Мессия. Он не доказывал, я и сам понял».
«Ну конечно», — сказал я и больше к этому вопросу не возвращался. Не знаю, что происходило в жизни, но согласитесь, у литературного произведения есть свои законы восприятия — я (да и никто другой из читателей) не мог поверить герою, назвавшему себя Мессией и упорно молчавшему в ответ на все вопросы.
Они отправились в Иерусалим поутру, у деда был грузовичок, оставшийся от отца. Согласно семейному преданию, на этом грузовичке прадед мой приехал из России и привез весь свой небогатый скарб, но на самом деле этого быть не могло: Пинхас Брумель совершил свое восхождение в Эрец Исраэль месяца за четыре до того, как в Петербурге большевики отобрали власть у временного правительства. Грузовичок был моложе — я сам, будучи ребенком, видел на его двигателе, выброшенном уже на свалку, надпись: «Krupp, 1931».
Они поехали, и начались чудеса — точнее, дед пытался описать какие-то чудеса в своем рассказе, но похоже, он находился в таком эмоциональном состоянии, когда чудом кажется обычный восход солнца. Марк сидел рядом с Ароном и все время что-то говорил, дед смотрел на дорогу, боялся, что их обстреляют из засады и слушал вполуха, но все равно воспринимал каждое слово, будто результат собственных размышлений.
«Бог никогда не отворачивался от своего народа, — говорил Марк, — но разве народ еврейский всякий раз правильно понимал желания Творца? А понимая, разве исполнял их так, как было задумано? Если бы евреи не оказались столь жестоковыйными, я пришел бы раньше. На много веков раньше».
«Куда бы ты пришел? — с иронией спрашивал Арон, стараясь не пропустить нужный поворот дороги. — В Палестину, где евреев и не было почти? Дай срок, соберется здесь весь народ, тогда, может быть, и Мессия явится».
«Я — Мессия», — утверждал Марк.
«Из рода Давидова?» — подначивал Арон. Он не был религиозен, отец его привез из далекой России вместе с домашним скарбом груз социалистических идей, и Арон проникся ими с детства, он читал, конечно, что Мессия должен быть потомком самого царя Давида, но больше, пожалуй, не знал ничего.
«Из рода Давидова, — серьезно глядя на Арона, отвечал Марк. — Отца моего звали Шломо, деда Хаим, прадеда»…
«Держись!» — крикнул Арон и надавил на педаль газа с такой силой, что в моторе, казалось, что-то хрустнуло. Грузовичок, будто конь, поднятый на дыбы, рванулся вперед, и только тогда Марк, похоже, услышал выстрелы. Лопнуло стекло, но никого не задело, а за поворотом уже не стреляли.
«Пока обошлось», — сказал пассажиру Арон.
«Ничего с нами не случится, — сказал Марк. — Во всяком случае, ничего не случится с тобой».
Арон в этом сильно сомневался.
Когда по сторонам потянулись одноэтажные дома, стоявшие вдоль Яффской дороги, он спросил:
«Обратно сам будешь выбираться?»
Марк повернул к Арону одухотворенное лицо.
«Нет, — сказал он. — Я пришел. Теперь вы — все вы — пойдете за мной».
«Ну да, конечно, — кивнул Арон. — А откуда нам знать, что за тобой нужно идти?»
«Я — Мессия», — сказал Марк.
«Чем докажешь?» — они уже почти достигли цели путешествия, и Арон позволил себе быть бестактным и грубым.
«Мессия, — сказал Марк, — это тот, кто всех победит».
