Марк Алданов - комментатор русской классики - страница 53
Кстати, в том же романе успешный кинопродюсер, предлагая Виктору Яценко устроить его судьбу в Голливуде, в качестве аргумента обращается к Чехову: «Вы думаете, старик Пемброк предлагает мне заняться пошлостью: всякий шпионский фильм - это пошлость! А вы помните, что сам Чехов всю жизнь мечтал о том, как написать хороший водевиль! И может быть, его, на беду от этого отговорили разные пуристы, думавшие, что всякий водевиль непременно пошлость»[359].
Чеховедами уже отмечена музыкальность произведений Чехова[360]. Музыкальность тоже в значительной степени определяет систему образов Алданова. В рассказах, очерках, романах разных лет появляются в качестве персонажей Бетховен, Вагнер, Лист, Рахманинов; звучит музыка, на фоне которой раскрывается психология героев «не музыкантов».
Так, Муся Клервилль, героиня трилогии Алданова, чувствует, как важна была бы музыка в ее жизни: «Муся понимала, что музыкальность в ней - самое чистое и лучшее, то, что старомодные люди, не смущаясь, называют иногда в ученых разговорах “святая святых”»[361]. Но Муся живет расчетливо, слишком приземлённо. Неудивительно, что, добившись желанного уединения с профессором Брауном, она ухватывается за его слова о высокой музыке, - и разыгрывает желание исполнить ему вторую сонату Шопена. Но состоялось не музицирование, а банальное совокупление в коньячном угаре.
Участники диалога из книги «Ульмская ночь» рассуждают о возможных творческих взаимоотношениях Чехова и П.И. Чайковского. Знают, что молодой Чехов посылал композитору свои рассказы с надписью «от будущего либреттиста»[362]. Алдановские философы приходят к заключению, что композитор, предпочитавший «напряженные драматические сюжеты, души, начиненные динамитом», не мог бы написать музыку ни к одному произведению Чехова, «если не считать “Черного монаха”»[363]. Следуя их логике, можно сказать, что Чайковский, умерший в 1893 г. и, конечно, не имевший возможности прочесть повесть Чехова (первая публикация в январе 1894 г.), только в «Черном монахе» смог бы оценить и значение музыки, и напряженность драматического сюжета чеховского произведения.
Общим у Чехова и Алданова оказываются и принципы создания характеров. По мнению Ч. Ли, Алданов «выводит характеры чрезвычайно разнообразного психологического склада. Как и Алёхин в рассказе Чехова “О любви”, он считает, что нужно “индивидуализировать каждый отдельный случай”...». Однако, «абстрагируясь от специфических черт конкретного персонажа, Алданов интересуется в первую очередь тем, согласуется ли придуманное им явление с действительностью»[364]. Казалось бы, связь приёмов двух писателей очень умозрительна, однако Ч. Ли настаивает на очевидности этой связи. По его мнению, в методе изображения характера Алданов идёт вслед за Чеховым и противостоит Толстому. Цель Алданова - «определить слагаемые, из которых составляется образ персонажа. В этом смысле он разделяет понимание Чеховым свойства характера, которое известный литературовед-эмигрант Д. Мирский называл “демократическим” и которое подразумевает поиски однородных компонентов “человека в целом” и одновременно индивидуальных штрихов в каждой человеческой личности»[365]. Напомним, что, характеризуя героев Чехова, Д. Святополк-Мирский отметил: «Их нельзя узнать по голосу, - как можно узнать героев Толстого или Достоевского. Все они похожи друг на друга, сделаны из одного материала - общечеловеческого, - и в этом смысле Чехов самый “демократичный”, самый “всеобщий” из всех писателей. Потому что похожесть всех мужчин и женщин у него, конечно, не признак слабости, а выражение его глубокого убеждения в том, что жизнь однородна, а явление индивидуальности только разрезало её на водонепроницаемые отсеки»
