– Конечно, мадам. У вас чудесные волосы, – фрейлина отступила немного назад, пропуская служанку, которая несла сапожки для верховой езды. – Вы такая красивая женщина, – мужчины, наверное, всегда преклонялись перед вами.
– Нет, нет, другие сапоги! Эти на два тона отличаются по цвету от платья, их нельзя надеть, – сказала Мария служанке. – Да, у меня было немало поклонников, – улыбнулась она. – Во Франции из-за меня дрались на дуэлях; Пьер Ронсар, величайший из поэтов, посвящал мне стихи, его друг дю Белле написал в мою честь восторженную оду:
Чтобы, как в зеркале, обвораживая нас,
Явить нам в женщине величие богини,
Жар сердца, блеск ума, вкус, прелесть форм и линий,
Вас людям небеса послали в добрый час.
Природа, захотев очаровать наш глаз
И лучшее затмить, что видел мир доныне,
Так много совершенств собрав в одной картине,
Все мастерство свое вложила щедро в вас.
Творя ваш светлый дух, бог превзошел себя.
Искусства к вам пришли, гармонию любя,
Ваш облик завершить, прекрасный от природы,
И музой дар певца мне дан лишь для того,
Чтоб сразу в вас одной, на то не тратя годы,
Воспел я небеса, природу, мастерство.
Моя мама и Гизы, её братья, были снисходительны ко мне; мой первый муж, король Франциск, был не ревнив. Бедняжка, он был слаб здоровьем, и Господь отмерил ему неполных семнадцать лет жизни, – так я стала вдовой в свои восемнадцать… Ах, Франция, как славно мне там жилось, это были лучшие мои годы! Когда я уезжала, Ронсар подарил мне стихотворение на прощание:
Как может петь поэт, когда, полны печали,
Узнав про ваш отъезд, и музы замолчали?
Всему прекрасному приходит свой черед,
Весна умчится прочь, и лилия умрет.
Так ваша красота во Франции блистала
Но пробил час, и вдруг ее не стало,
Подобно молнии, исчезнувшей из глаз,
Лишь сожаление запечатлевшей в нас,
Лишь неизбывный след, чтоб в этой жизни бренной
Я верность сохранил принцессе несравненной.
Так ушла молодость и унесла с собой мою первую корону – корону Франции. А вскоре мне суждено было потерять ещё одну, шотландскую корону; есть ли на свете пример более несчастной королевы?
– Но в Шотландии вас встретили с восторгом, – поспешно произнесла Бесс, стараясь её утешить. – Матушка рассказывала мне, что вам устроили такую торжественную встречу, какой не знала наша страна.
– Да, встретили меня очень хорошо: народ ликовал, лорды клялись мне в вечной преданности, – язвительно усмехнулась Мария. – Увы, всего этого хватило ненадолго, – ликование народа вскоре сменилось недовольством, а «вечная преданность» лордов закончилась мятежами. Наши шотландцы горды, заносчивы и своенравны; они склонны к бунтам и драчливы, как петухи. Сам царь Соломон не смог бы примирить их, – они выступили бы и против него, будь он их королём. Я рождена повелевать, а не участвовать в потасовках; мои попытки навести порядок в стране привели к тому, что против меня ополчились даже союзники. К сожалению, мой второй муж, Генрих, был мне плохим помощником и окончательно запутал государственные дела.
– Вы имеете в виду лорда Дарнли? – переспросила Бесс, вздрогнув.
– Генриха Стюарта, лорда Дарнли, – кивнула Мария. – А чего ты испугалась? Неужели в Шотландии до сих пор верят, что это я его убила? Отвечай, не бойся!
– Люди разное говорят, – неопределенно сказала Бесс.
– Не сомневаюсь. Склонность к злословию и сплетням – одно из главных качеств человеческой натуры, – Мария слегка прищурилась, чтобы её мысль казалась убедительнее. – Сплетня рождается из маленького зёрнышка, а вырастает в большое развесистое дерево. Каждый может насладиться отдыхом в его тени, дотронуться до ствола и отломить ветку на память.
Но я любила Дарнли; я очень любила его. Он был высок, красив, силён, – женщины заглядывались на него, и мне он понравился с первой же встречи. Я вышла за него по любви, и он любил меня, можешь мне поверить, но его любовь питалась тщеславием и новизной, – когда же тщеславие было удовлетворено, а новизна пропала, он стал относиться ко мне как к своей вещи: удобной, полезной, но не интересной. Мужчины любят нас до тех пор, пока мы не принадлежим им. Они не могут вытерпеть нашу свободу, им нужно подчинить женщину себе, покорить её, – но стоит им подчинить нас, мы становимся для них скучны, ибо что может быть интересного в том, что уже познано и покорено?
