Впервые с момента своего приезда во Францию Мария-Антуанетта заболела. Началось с сильного жара и насморка, было совершенно непонятно, чем вызвано недомогание. Лассон не нашел ничего лучшего, как сделать ей промывание желудка, но состояние королевы от этого не улучшилось. Постоянно заливаясь слезами, она пребывала в глубоком унынии и отказывалась говорить с кем бы то ни было, едва сдерживая раздражительность, а чаще даже не сдерживая по отношению к своим фаворитам. Круг ее друзей заметно сузился, остальных она просто отказывалась принимать. Графиня де Полиньяк не покидала ее ни на минуту. Мерси был просто поражен и даже оскорблен отношением к себе и этой избирательностью, последствия которой могли стать непредсказуемыми. В его глазах «мадам де Полиньяк была всего лишь фигурой, ничего не значащей при дворе и к тому же с подмоченной репутацией». Он находил ее «довольно глупой и пустой», способной лишь увлечь королеву в бездну. Племянница Морепа, она была тесно связана с партией Шуазеля, «ее даже подозревали в шпионаже в пользу этой партии». Мерси очень боялся за королеву. Мария-Антуанетта с открытым сердцем и без малейшего сомнения доверяла подруге все свои чувства и мысли, «она была с ней откровенна до конца». Если мадам де Полиньяк уезжала в Париж или в свое имение, королева писала ей письма. Из всей переписки, которую вела Мария-Антуанетта, эту переписку Мерси считал самой опасной. «Подобные письма не могут оставаться тайными. […] Однако у меня есть все основания утверждать, что совершенно бесполезно говорить об этом с королевой, ее невозможно убедить в этом», — писал он императрице. Посол знал, что говорил: доверие, которым отныне пользовалась мадам де Полиньяк, вне всяких сомнений, приведет к тому, что в самом скором времени шуазелисты захотят им воспользоваться. Они у лее начали использовать этого посредника, чтобы получить привилегии и милости.
Вермон привык разговаривать с королевой без обиняков. Он попытался открыть ей глаза и показать всю опасность такого сближения. «Вы стали слишком терпимы к нравам, манерам и репутации ваших приближенных, говорил он. — Я могу доказать, что в вашем возрасте такая терпимость, особенно к женщинам, приведет к плачевному итогу, допустим, вы ввели ее в свое общество, потому что она исключительно любезна; правда, она не столь безупречна, как, скажем, священник, но не явились бы дурные манеры и скверная репутация пропуском в круг ваших приближенных, вот что действительно очень опасно. В последнее время вы даже не пытаетесь сохранить отношения с теми женщинами, которые этого достойны». Мария-Антуанетта спокойно прослушала нравоучение, однако после, с улыбкой на устах, сказала аббату, что он ошибается насчет ее подруг, и снова вернулась в старую компанию.
Завалив подарками свою подругу, Мария-Антуанетта пожелала, чтобы граф де Полиньяк занял почетное и высокое место при дворе. Мария-Антуанетта хотела сделать его первым смотрителем королевской конницы, преемником графа Тессе, жена которого была из могущественного рода де Ноай. Назначение преемника на этот пост было нарушением Этикета. Королева же презрела этот факт, тогда как семья де Ноай восприняла подобный акт как вызов. При дворе начинали шептаться по поводу такого великодушия королевы к Полиньякам, поскольку этот пост подразумевал денежное содержание в размере 80 ООО ливров. Предвидя подобные последствия, Мерси и Вермон пытались убедить королеву хотя бы сохранять приличия и спасти свою репутацию. Однако ради того чтобы доставить радость своей подруге, она готова была пойти на что угодно, даже неосторожно расправиться с семейством де Ноай, которое «возомнило себя могущественным стадом при дворе», — как писала она матери.
Щедрость королевы по отношению к своим друзьям не знала счета. Мария-Антуанетта продолжала тратить невероятные суммы на свои наряды. Однако они казались настоящей мелочью по сравнению с теми суммами, которые она тратила на украшения, в частности на бриллианты. В начале года она купила втайне от короля подвески, цепа которых была просто баснословной — 460 000 ливров. И — поскольку не смогла вовремя заплатить ювелиру, как она это обещала, ей пришлось прибегнуть к великодушию короля, чтобы уладить денежные проблемы. Однако этой покупки ей было недостаточно. Она продала по самой ничтожной цене несколько личных драгоценностей, для того чтобы купить великолепные бриллиантовые браслеты стоимостью 250 000 ливров. Так как мать делала ей постоянные замечания, «упрекая в том, что она вовлекает своего супруга в бесполезные и ненужные растраты», она сказала Вермону: «Ну вот, о моих браслетах уже известно в Вене!». На вопрос Вермона о том, сильно ли расстроена императрица, ответила как всегда беззаботно: «Взгляните сами» — и протянула ему гневное письмо матери. Для нее все это было лишь «переливанием из пустого в порожнее», как говорила Мария-Терезия.
