Остатки королевской семьи уезжали в Париж под проливным дождем утром 14 июля. На Марсовом поле был сооружен грандиозный амфитеатр, вокруг которого толпились сотни депутатов, приехавшие со всей Франции, чтобы отпраздновать патриотическое единение короля с народом, которое означало начало новой жизни. Нарядно одетый, в костюме национальной гвардии, дофин был единственным из королевской семьи, кто улыбался на этом празднике. У короля был как никогда мрачный и отрешенный вид. Он отказался давать клятву на народном алтаре и просидел весь праздник в своем кресле, совершенно безразлично, некоторые сказали бы даже «презрительно». Королева «делала над собой большое усилие, чтобы скрыть дурное настроение, ей это более или менее удавалось». Такое отношение монархов сильно разочаровало народ. И если возгласы в честь короля раздавались достаточно часто, то в адрес королевы не прозвучало ни единого. Когда она поднималась, слышалось лишь: «Да здравствует народ!». Марии-Антуанетте так и не удалось вернуть популярность.
После патриотических «торжеств» Мария-Антуанетта вновь вернулась к своей обычной жизни в Сен-Клу. Каждый вечер она принимала у себя Ферзена, с которым могла встречаться теперь более открыто, чем в Тюильри. «Я предоставил ей полные удобства, — писал Лафайет, — ее апартаменты не охранялись, так что эти визиты оставались незамеченными, чем она охотно пользовалась. Она сумела внушить королю относиться к ней с большим тактом и скромностью. Так что с его стороны ее не ожидало никаких неожиданностей и неприятностей». Тем не менее в Сен-Клу, как и в Париже, за королевой тщательно следили. Помощник Лафайета спал в ее приемной под предлогом охраны. Однако это не мешало ей принимать Ферзена. Он остановился в деревне неподалеку, у своего друга, откуда добирался до Сен-Клу верхом. «Мне доложили, — рассказывает Сен-Прист, — что однажды сержант королевской гвардии, увидев Ферзена, выходящего из дворца в три часа ночи, чуть не арестовал его. Я счел своим долгом попытаться убедить королеву в том, что присутствие графа, его частые визиты могут быть очень опасны. В ответ услышал: „Скажите об этом ему, что касается меня, я не придаю этому никакого значения“».
Никогда еще отношения между графом Ферзеном и королевой не были столь нежными. В письмах своей сестре, с которой он очень откровенен, он не перестает упоминать о несчастьях, которые приходится переносить его любимой женщине. «Самое совершенное создание, которое когда-либо видел. […] Она была так тронута тем, как вы написали о ней: в несчастье проявляются все лучшие стороны души. Бедная, она заслуживает совсем иного. […] Она так несчастна, однако ее смелость просто поразительна. Настоящий ангел! Я передал ей от вашего имени все, что вы просили, и она была очень тронута. Ради нее я готов на все. Она слишком хороша для меня. […] Я расстроен, что не могу оградить ее от всех этих бед и сделать счастливой, как она того заслуживает». В начале августа Ферзен провел два дня у герцогини Фицджеймс, за городом. Однако эти прекрасные дни были омрачены лишь одним — отсутствием королевы. «Я не могу быть счастливым без пес, мне ее […] не хватает», — говорил он.
Романтичный поклонник королевы был также и негласным советником королевской семьи. Ни король, ни королева не скрывали от него своих планов в отношении Мирабо. Он достаточно подробно излагает эту весьма странную ситуацию — не давая тем не менее никаких объяснений. В своем письме отцу, датированном началом февраля, он пишет так: «Мое положение при дворе отличается от положения обычного придворного, — писал он. […] Я очень привязан к королю и к королеве, которые всегда очень добры ко мне, и, с моей стороны, было бы крайне неблагодарно покинуть их в такой момент, когда я могу быть им полезен. Помимо их доброты ко мне, они очень откровенны со мной, что, разумеется, льстит мне». Вот уже несколько месяцев Ферзен горячо убеждал королеву покинуть Париж. Оставаясь наедине, они строили сказочные планы, реализация которых была весьма призрачна и туманна. «Лишь война, внешняя или внутренняя, может спасти королевскую власть во Франции, но как сделать это, если король стал парижским пленником? — ломал голову Густав II. — Необходимо вывезти короля из столицы».
