— Вам, папа, я конечно обязана послушанием… до некоторой степени. Я полагаю, что настанет же когда-нибудь время, когда дочь сама может судить о том, что касается ее счастия.
— И опозорит всю свою семью?
— Не думаю, чтобы я опозорила свою. Я стремлюсь доказать вам, одно — что вы не обеспечите себе моего послушания, держа меня здесь. Мне кажется, я скорей была бы покорна дома. В усиленном надзоре заключается понятие, которое едва ли можно согласить с послушанием. Не думаю, чтобы вы меня заперли на ключ.
— Ты же имеешь никакого права говорить со мной в этом тоне.
— Мне хочется объяснить, что наше пребывание здесь ни к чему повести не может. Когда вы уедете, мы с мама только будем мучить друг друга. Она не захочет говорить со мной, будет смотреть на меня, точно я несчастное, погибшее существо. Я вовсе не считаю себя погибшим существом, но я нисколько не буду лучше здесь, чем была бы дома, в Англии.
— Когда ты заговоришь, ты не лучше твоего брата, — сказал маркиз, уходя от нее.
После его отъезда жизнь в Кенигсграфе сделалась чрезвычайно мрачна. Ни одна из дам никогда не упоминала имени мистера Джорджа Родена. Конечно, существовала почта, и сначала почта была доступна лэди Франсес; но скоро настало время, когда она была лишена и этого утешения. С такой дуэньей, как маркиза, нельзя было предполагать, чтобы ей было предоставлено право вести бесконтрольную переписку.
Джордж Роден, почтамтский клерк, жил с матерью в Галловее, милях в трех от места своего служения. Здесь они занимали маленький домик, который наняли, когда средства их были еще скромнее, чем теперь; молодой человек тогда еще не проложил себе дорогу в свой официальный рай, почтамт. Попал он туда лет пять назад, и за это время доходы его возросли до 170 фунтов. Так как у матери его были свои средства, почти вдвое превышавшие эту сумму, и так как ее личные расходы были незначительны, они имели возможность жить в довольстве. О мистрисс Роден никто ничего определенного не знал, но среди соседей ее распространилась молва, что ее окружает какая-то тайна; преобладало убеждение, что она, во всяком случае, женщина хорошего круга. Немногие в Голловее были знакомы с нею или ее сыном. Но было несколько личностей, которые удостоивали наблюдать за ними и толковать о них. Было дознано, что мистрисс Роден обыкновенно ходит в церковь в воскресенье утром, а сын ее никогда; что какая-то приятельница аккуратно посещает ее раз в неделю; в летописи Голловея было занесено, что приятельница эта всегда приезжает в понедельник, в три часа.
Проницательным наблюдателям сделалось известно, что визит отдавался в течение недели, но не всегда в определенной день, из чего возникали различные догадки относительно средств, местопребывания и характера посетительницы. Мистрисс Роден всегда ездила на извозчике. Гостья, — скоро узнали, что ее зовут мистрисс Винсент, — приезжала в коляске, которую одно время считали ее собственной. Кучер был так безукоризненно одет, что производил впечатление собственного кучера; но одна из наблюдавших, проницательнее других, в один злосчастный день увидала, как он сходил с козел у трактира, и сразу угадала, что панталоны свойственны наемному вознице. Тем не менее, было очевидно, что мистрисс Винсент богаче мистрисс Роден, так как она имела средства нанимать будто бы господский экипаж; предполагали также, что она привыкла сидеть дома по утрам, вероятно с целью принимать визиты, так как мистрисс Роден ездила в ней, как придется, по четвергам, по пятницам, по субботам. Намекали также, что мистрисс Винсент недружелюбно относится к молодому клерку, так как всем было хорошо известно, что его никогда не бывало дома, когда она приезжала; существовало также предположение, что он никогда не сопровождал мать, когда она отдавала визит. Правда, один раз его видели выходящим с матерью из экипажа у дверей их дома, но существовало сильное подозрение, что она заезжала за ним в почтамт. Правда, его служебные занятия могли бы послужить этому самым естественным объяснением; но обитательницы Голловея прекрасно знали, что почт-директор, в своем человеколюбии, давал по субботам полдня праздника своим обыкновенно удрученным работой подчиненным, и они были уверены, что такой добрый сын, как Джордж Роден, хоть изредка сопровождал бы свою мать, если бы этому не мешала особая причина. Из этого возникали дальнейшие догадки. У посетительницы подметили взгляд, может быть, с уст ее сорвалось опрометчивое слово, вызвавшее убеждение, что она религиозна. Она, вероятно, невзлюбила Джорджа Родена за его антирелигиозность, или во всяком случае за не посещение церкви, религиозных митингов или методистской капеллы. В Голловее считали делом решенным, что мистрисс Винсент не желает мириться с безбожием молодого клерка. Думали, что даже между двумя дамами произошла стычка «по поводу религии», что, вероятно, не имело основания, так как было практически известно, что две горничные, служившие мистрисс Роден, никогда ничего не говорили о своей госпоже.
