Марина Мнишек - страница 122
Королю Сигизмунду III также сообщали о появлении Марины в Дмитрове: «Пришло известие, что царица, приехав в Дмитров, вошла в рыцарское коло в том гусарском костюме, в каком приехала, и своим лицом и печальною речью взбунтовала весьма многих из товарищества г. Сапеги» [333].
В окружении короля охотно верили любым слухам о Марине, которая столь открыто отказалась повиноваться королю. Более осведомленный Николай Мархоцкий мог слышать рассказы оборонявшихся в дмитровской крепости сапежинцев: «Как раз в это время находившаяся в Дмитрове царица выказала свой мужественный дух. Когда наши вяло приступали к обороне вала, а немцы с москвитянами пошли на штурм, она выскочила из своего жилища и бросилась к валу: “Что вы делаете, злодеи, я – женщина – и то не испугалась!” Так, благодаря ее мужеству, они успешно защитили и крепость, и самих себя» [334].
Перед угрозой падения Дмитрова тушинское воинство все-таки согласилось отправить своим товарищам из полков гетмана Яна Сапеги подкрепление из добровольцев и боеприпасы. Небольшой отряд возглавил все тот же Николай Мархоцкий. Их приезд повлиял на ситуацию, так как в рати князя Бориса Михайловича Лыкова решили, что под покровом туманной ночи в Дмитров прошел значительный отряд из «больших таборов» под Москвой. На другой день пришло еще подкрепление из Иосифо-Волоколамского монастыря (в обители, сдавшейся тушинцам еще в октябре 1609 года, располагался их опорный пункт). Командовавший в Иосифо-Волоколамском монастыре полковник Павел Руцкой посылкой подкрепления спас тогда и гетмана Яна Сапегу, и Марину Мнишек. Не дожидаясь исхода сражения за Дмитров, Марина 25 февраля (7 марта) приняла решение ехать дальше в сторону Калуги.
Уже тогда она должна была почувствовать свою силу, способность увлечь за собой тех, кто был рядом. Николай Мархоцкий вспоминал, что «царица, надумав перебраться в Калугу, уговорила четверых из двадцати моих товарищей ее сопровождать. Пан Сапега хотел этому воспрепятствовать, но она сказала: “Никогда тому не бывать, чтобы он для своей выгоды мной торговал, у меня есть три с половиной сотни донских казаков, и если понадобится, дам битву”. И Сапега ей больше не препятствовал. Царица поехала с теми, кого уговорила из моей компании. В мужском уборе, взяв сани и коня, она добиралась когда на санях, когда верхом» [335].
Слова, запомнившиеся Николаю Мархоцкому, отнюдь не случайны. За свою жизнь в Московском государстве Марина так долго была предметом торга сначала в руках своего отца и посла Николая Олесницкого, затем гетмана князя Романа Ружинского и короля Сигизмунда III, что твердо решила не допускать в дальнейшем и намека на использование другими ее царского сана. Так она без колебаний покинула более всего благоволившего ей гетмана Яна Сапегу, когда тот вознамерился сделать ее снова пленницей, а не гостьей. Тот факт, что 15 (25) марта 1610 года Сапега появился в стане короля Сигизмунда III под Смоленском без своего взбунтовавшегося «товарищества», ушедшего на реку Угру, свидетельствует, между прочим, о действенности агитации Марины.
Уход из подмосковных «таборов» «царя» и «царицы» усугубил кризис в Тушине. Князь Роман Ружинский писал королю о настроениях своего воинства (кстати, в том же письме, в котором извещал его об уходе Марины в Калугу): «Здешнее войско сильно бунтует и если на положенный срок не получится известия, могущего удовлетворить рыцарство, то трудно будет удержать оное от дальнейшего беспорядка». Беспокоились и те бывшие русские сторонники «царя Дмитрия», которые переориентировались на короля и уже поспешили целовать ему крест. «Боярам, оставшимся с патриархом у нас, – писал гетман Роман Ружинский королю Сигизмунду III 17 (27) февраля 1610 года, – весьма не нравится, что они не получили ни одной грамоты от вашего королевского величества; желательно бы доставить им сие утешение, дабы удержать их при прежних замыслах». Извещал гетман и о разногласиях между царем Василием Шуйским и князем Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским, которые, по его сведениям, начали действовать «каждый сам по себе»
