В почуявшем вкус крови и легкой добычи тушинском войске все более стали брать верх мародеры, жившие одним днем и давно забывшие не то что о чести какого-то там «царика», но и обо всем, кроме собственной наживы. Ни царь, ни царица, ни гетман, ни сенатор Речи Посполитой – пока он находился в таборах – не могли быть для них указом. Они решили идти до конца и взять свою оплату немедленно, вопреки разумным голосам и увещеваниям того же гетмана князя Романа Ружинского. Осенью 1608 года, когда весь Замосковный край – в том числе Владимир, Суздаль, Ярославль, Ростов, Романов, Кострома и Галич – присягнул на верность царю Дмитрию, а гетман Ян Сапега осаждал Троице-Сергиев монастырь, наступил час тех, кто предлагал немедленно взять дань с богатых волжских городов и уездов. Тех же, кто возражал, как, например, Николай Мархоцкий, называли «наперсниками» царя. (Это хорошо показывает, как войско «считалось» с Лжедмитрием II.) «Но ничего нельзя было сделать: мы не могли их переубедить, хотя предвидели дурные последствия, и сам царь им на это указывал, – писал автор «Истории Московской войны». – Воины взяли у царя разряды (по-нашему канцелярия), приказали написать себе грамоты в города, чтобы те платили дань от земель, которые у них называются вытями, а с товаров – даже поносовщину (как у нас поголовное). С грамотами отправили по одному поляку и одному москвитянину (все это большей частью придумал Анджей Млоцкий, и царь на это согласился), которые разъехались по городам и провинциям за Волгу. А там, когда люди узнали, что надо платить такую дань, сборщиков перебили, утопили, замучили. Все заволжские края восстали… Хотя взятие столицы было близко, получили мы на свою голову новую войну, и часть войска должны были посылать за Волгу» [273].
Такова была реакция русских людей на так сказать официальные действия тушинской администрации, пытавшейся установить свой грабительский фискальный режим в подвластных городах. Но от своих господ не отставали и слуги тушинцев – челядь и пахолики, бросавшие своих панов и уходившие грабить ближние и дальние русские города. Они выдавали себя то за татар, то за сторонников царя Василия Шуйского. Об этих тушинских художествах успел узнать еще автор «Дневника Марины Мнишек», с горькой иронией написавший о нравах, царивших под Москвой в декабре 1608 года: «В целом если бы пришлось описать, какой мы там порядок и согласие застали, очень бы много места заняло это» [274]. С бунтом своей челяди тушинцам удалось справиться только весной, о чем тоже сообщал Николай Мархоцкий: «Бунтовщиков было больше тысячи. Выбрали себе ротмистров и полковников; шатаясь по московской земле, занимались разбоем и не хотели возвращаться к своим господам. Дошло уже до того, что мы выслали против них роты, разбили, рассеяли, схватили старшин и посреди обоза посадили на колы. Во время расправы все мы, вместе с гетманом, были в седле, опасаясь бунта оставшейся челяди. После этого челядь вела себя тише и возвращалась к своим хозяевам» [275].
Ко всему добавлялась рознь в тушинском войске между польскими и русскими сторонниками самозванца. Ее отражением стала история с псковскими деньгами и тайными письмами «царя», якобы призывавшего побить польское «товарищество», перевозившее казну. «По этой причине, – рассказывается в «Дневнике Марины Мнишек», – наши сильно взволновались и восстали против него, потеряв к нему расположение и видя явную неблагодарность» [276]. Но чем меньше в тушинском войске становилось желания проливать кровь за «честь» неблагодарного царя, тем хуже должно было приходиться и его «царице» Марине Мнишек.
Шляхтичи в тушинском войске самозванца все больше обращали свои взоры в сторону короля Сигизмунда III, прямой запрет которого они нарушали в свое время, вторгшись в Московское государство. Не случайно, что из Тушина к королю на сейм отправились целых два посольства – от воинства и от самого «царя». Воевода Юрий Мнишек помогал представителю самозванца думному дьяку Нехорошему Лопухину. Но сандомирский воевода, немало удививший членов сейма своим московским костюмом и длинной бородой, ничуть не преуспел. Маскарад не подействовал на других сенаторов, и ему не удалось оправдать надежды своей дочери «царицы» – склонить короля и сейм к открытому признанию дела «царя Дмитрия». Миссия Лопухина полностью провалилась. Как написал находившийся в то время в Тушинском лагере Иосиф Будило, «посол царя встретил пренебрежение к себе, уехал, не будучи выслушан»
