Намек был не завуалирован. Фуше закашлялся, прочистил нос, взял щепотку табака из черепаховой табакерки и, чтобы кончить с этим, заявил другим тоном, меняя тему разговора:
— Во всяком случае» вы, рассуждаете правильно, моя дорогая, а я послал по следу вашего призрака в голубом моих лучших сыщиков: инспектора Пака и агента Дегре. В настоящее время они проверяют всех иностранцев, живущих в Париже.
После легкого колебания Марианна, чуть покраснев, спросила, стыдясь своего упрямства:
— Разве… они не пошли к виконту д'Обекуру?
Фуше оставался безучастным. Ни один мускул не дрогнул на его бледном лице.
— Они именно с него и начали. Но со вчерашнего вечера виконт со своим багажом покинул отель Плинон, не сказав, куда он направляется… а вы не представляете себе, до какой степени обширны владения его величества императора и короля!
Марианна вздохнула. Она поняла. Если сейчас Франсиса не обнаружили, найти его будет так же трудно, как иголку в стоге сена… И однако, надо было за любую цену отыскать его… Но к кому обратиться, если Фуше признал себя побежденным?
Словно прочитав мысли молодой женщины, министр криво улыбнулся, склоняясь при прощании над протянутой ему рукой.
— Не будьте такой пессимисткой, дорогая Марианна, вы все-таки достаточно знаете меня, чтобы сомневаться в том, что, какие бы ни были трудности, я не люблю признавать себя побежденным. Поэтому, не повторяя слова господина де Калона Марии-Антуанетте: «Если это возможно — значит, сделано, невозможно — будет сделано», я удовольствуюсь более скромным — посоветую вам надеяться.
Несмотря на успокаивающие слова Фуше, несмотря на поцелуи и обещания Наполеона, Марианна провела последующие дни в меланхолии, окрашенной плохим настроением. Ничто и никто ей не нравился, а сама себе — еще меньше. Мучимая днем и ночью тысячью демонами ревности, она задыхалась среди изящной обстановки своего особняка, где металась, как зверь в клетке, но выйти наружу боялась еще больше, потому что сейчас она ненавидела Париж.
В ожидании императорской свадьбы столица суетилась в приготовлениях.
Повсюду постепенно появлялись гирлянды, флажки, фонарики, плошки. На всех общественных зданиях черный австрийский орел непринужденно соседствовал с золочеными орлами империи, заставляя ворчать старых гвардейцев Аустерлица и Ваграма, тогда как с помощью неисчислимого количества ведер воды и крепких метел Париж совершал свой парадный туалет.
Событие летало над городом, трепетало в лабиринтах его бесчисленных улиц, распевало в казармах, где репетировали фанфары, так же, как и в салонах, где переговаривались скрипки, переполняло лавки и магазины, где императорские портреты господствовали над морями шелков и кружев и горами съестных припасов, сбивало с ног портных и ставило на колени парикмахеров, задерживало зевак на набережных Сены, где готовились фейерверки и иллюминации, и, наконец, будило жажду в сердцах гризеток, для которых император вдруг перестал быть непобедимым богом войны, чтобы превратиться в довольно хорошую имитацию волшебного принца.
Безусловно, такая атмосфера праздника была живой и радостной, но для Марианны вся эта суматоха, организованная вокруг свадьбы, которая ранила ее сердце, — угнетающей и постыдной. Видя Париж… Париж, готовый приветствовать радостными криками, готовый склониться и мурлыкать, как ручной кот, у ног ненавистной Австриячки, молодая женщина чувствовала себя вдвойне обманутой., . Поэтому она предпочла оставаться у себя, ожидая бог знает чего. Может быть, перезвона колоколов и артиллерийский салют, которые возвестят ей, что несчастье непоправимо и ее неприятельница вступила в город?
Двор уехал в Компьен, где эрцгерцогиня ожидалась 27 — го или 28 — го, но в салонах приемы следовали один за Другим. Приемы, на которые Марианна, отныне одна из самых известных женщин Парижа, получала массу приглашений, но ни за что в мире не согласилась бы пойти даже к Талейрану, особенно к Талейрану, так как она боялась тонкой иронической улыбки вице — канцлера императора. Поэтому Марианна и оставалась упорно дома под ложным предлогом простуды.
