Ну перешли. Видно, что Верка подавляет в себе желание передвинуть мебель, отлепить со всего желтые бумажки с ценами. Торшер она все же переставила, чтоб стол был освещен. Уют, что ли, пытается создать? Клеенку вытерла. Есть можно прямо из картонных коробочек, но бокалы пришлось взять из шкафа. Вера их долго и подозрительно отмывает. Знаю, кипятком бы обдала, если б не мое присутствие.
Вот и Любка так, вечно тонула в мелочах. Как будто цель нашего существования – решить все мелкие бытовые проблемы. Всегда они говорили между собой о какой-то ерунде. Детали, мелочи… Верка все в подробностях знает про Любину болезнь – как будто болезнь важнее смерти.
Теперь по программе должен начаться задушевный разговор. Однако с годами потребность выговориться и особенно способность выслушивать у меня сильно поубавились. Тем более с Веркой. Раньше, если мы встречались по двое, то обычно пользовались случаем и перемывали косточки отсутствующей третьей. И эти перемытые косточки так долго варились на маленьком огне взаимного раздражения, мелких обид, тесных родственных склок… Крепкий получился навар.
Но что можно сказать о человеке, так окончательно отсутствующем? Не могу же я сказать Вере, что всякое общение с Любкой, даже после ее смерти, уводит назад, в убожество нашей юности. Что она была прекраснодушной растяпой, неизвестно зачем для всех выкладывалась. На свою жизнь у нее времени не хватало – и чем кончилось? Она первая не уследила, не справилась, допустила смерть в наш круг.
Дружба у нас началась лет сто назад. Весной, перед экзаменами, мы пошли в парк гулять втроем. И встретили цыганку. А потом ели мороженое в кафе.
– Вера, ты нашу цыганку помнишь?
– Прекрасно помню! У меня тогда пропало только два рубля, а заначка была припрятана, потому что я никогда не кладу все наличные в сумочку. У меня до сих пор эта привычка сохранилась, это очень разумная привычка. Иначе что бы мы тогда делали? А так даже хватило пригласить вас, девочки, в кафе-мороженое. Помнишь?
Не только помню, а вижу и вкус чувствую: кафе, павильончик с дачными белыми решетками. Ядовито-зеленый мятный сироп растекается по трем аккуратным шарикам сливочного мороженого в ледяной, запотевшей металлической вазочке. Попросили у официантки три ложечки, но она только рявкнула, и мы едим одной по очереди… Солнце светит прямо на наш стол, солнце еще нежаркое, а листва уже появилась, но еще слабо-зеленая. Не такая яркая, как сироп, который, конечно, чистая химия. Но зато как вкусно!
Мне вообще тогда казалось, что ничего лучшего в нашей жизни не предстоит. Не в том смысле, что кафе-мороженое было таким уж роскошным, а в том, что мы от жизни ничего особенного не ожидали. Такое было наше поколение, такие времена. Жизнь перед нами была разграфленной бумажкой, все заведомо известно, все предсказуемо…
А ведь все оказалось непредсказуемо. Например: вот Вера – хорошо сохранившаяся дама со следами былой красоты. Хотя сохранять ей было совершенно нечего, я-то знаю. Красота у Веры благоприобретенная. Новодел. В молодости она была брюнеткой и постоянно зубами маялась. А теперь – платиновая блондинка, зубы белоснежные. Такая в ней появилась дорогостоящая шелковистость. И осанка величественная, поддерживается йогой и услугами персонального тренера. И нос свой унылый она немножко подправила с предыдущей нашей встречи.
Это она для любимого старается. Для своего любимого бизнеса. Необходимо соответствовать положению и доходам.
– Вино, Наденька, – говорит Вера, – ты очень хорошее выбрала, большое тебе спасибо. Но ты все же не налегай, тебе машину вести. А вот китайская еда из их местной лавочки просто чудовищно несъедобна. Я очень проголодалась и вначале не заметила, а теперь сожалею, хотя я ела почти один рис. Уже много лет ничего такого в рот не беру. И тебе не советую. Если ты не возражаешь, я завяжу все остатки в пластик и выставлю за дверь, чтоб не пахло. Запах невыносимый. Потом, перед уходом, выкинем.
– Мое не убирай, – говорю я. – Мне нравится, я доем.
Это чтоб Верку шокировать. Уже несколько десятилетий я ее шокирую, и ведь всегда безотказно получается. Раньше я Любе объясняла, что Вероника наша – ее на самом деле Вероника зовут – жуткая мещанка. А теперь думаю: типичная буржуазия. Раньше я о буржуях как-то не задумывалась. Нас учили их ненавидеть, так что я даже склонялась к тому, чтобы испытывать к буржуазии симпатию. Я только уже здесь поняла, что нет у меня к буржуазии симпатии, ну ни малейшей.
