Это было «несчастное событие, которое лишило покоя Францию, а нашу семью — счастья», — напишет Маргарита через годы. Действительно, после смерти Генриха II начался особо трудный период. На трон вступил Франциск II, которому было пятнадцать с половиной лет и который опирался на дядьев своей юной супруги — герцога Франсуа де Гиза и его брата кардинала Лотарингского, заставивших признать себя регентами, в то время как прежние фавориты, в том числе Диана де Пуатье, любовница покойного короля, и коннетабль Анн де Монморанси, оказались в опале. Эта перемена была чревата последствиями в том смысле, что знаменовала конец политики относительного равновесия между обеими религиями. Перед лицом усиления реформатов, которые созвали свой первый собор в Париже и ежедневно приобретали новых адептов как из числа старинной знати, так и из числа членов парламента, власть под ферулой Гизов предприняла ряд арестов и ужесточила репрессивное законодательство, что спровоцировало в марте 1560 г. первую пробу сил со стороны гугенотов — Амбуазский заговор, за который они поплатились репрессиями и арестом принца крови Луи де Конде[12]. Именно тогда Екатерина Медичи по-настоящему вышла на первый план. Поскольку ее дружеские связи со знатными дамами, поддержавшими Реформацию — Элеонорой де Руа, Мадлен де Майи, Жаклин де Лонгви, — ставили ее в положение посредницы, она тайно возобновила переговоры с реформатами. От опеки Гизов ее избавила прежде всего смерть Франциска II в декабре 1560 г.; добившись, чтобы Генеральные Штаты в Орлеане назначили ее «правительницей Франции», она встала во главе королевства на время несовершеннолетия своего второго сына Карла IX и нашла себе опору в лице канцлера Мишеля де Лопиталя, известного умеренными убеждениями. Именно он в сентябре 1561 г. председательствовал на диспуте в Пуасси — реальной попытке примирения обеих религий.
Это событие породило второе воспоминание, приведенное Маргаритой в «Мемуарах». В самом деле, мемуаристка не рассказала больше ни о чем из того, что случилось после смерти отца: ни о политических и религиозных потрясениях, для понимания которых она еще была слишком юна, ни о Генеральных Штатах, на которых она, вероятно, присутствовала[13], ни о помазании Карла IX в Реймсе в мае 1561 г., ни даже о событиях, которые должны были задеть ее сильней, таких, как отъезд ее сестры Елизаветы в Испанию в 1559 г. или смерть ее брата Франциска II в следующем году. Впрочем, обе этих персоны, исчезнувшие из жизни принцессы до того, как ей исполнилось семь лет, ни разу не будут упомянуты в ее произведении. Иное дело — будущий Генрих III, главное действующее лицо данного эпизода. Весь двор, — рассказывает она, — «склонялся к ереси. Многие придворные дамы и кавалеры побуждали меня изменить решение, и даже мой брат герцог Анжуйский, позднее король Франции[14], в свои детские годы не смог избежать пагубного воздействия гугенотской религии и неуклонно убеждал меня изменить мою веру. Он бросал в огонь мои часословы, а взамен давал псалмы и молитвенники гугенотов, заставляя меня носить их с собой». Приверженность Маргариты к христианской религии, которая никогда не будет поставлена под вопрос, побуждала ее упорствовать в своих убеждениях. Ее решительный, почти упрямый характер в этом эпизоде проявился полностью. «Даже если Вы прикажете меня высечь и даже убить, если того пожелаете, — ответила она брату, — но ради моей веры я вытерплю все адские муки, если доведется их испытать». Маленькая принцесса находила тогда утешение только у своей гувернантки, г-жи де Кюртон, дамы, очень приверженной к католичеству: ей она передавала полученные сборники псалмов, и та часто сопровождала ее «к добрейшему господину кардиналу де Турнону, который советовал мне и наставлял меня стойко переживать все, чтобы сохранить истинную веру, и вновь одаривал меня часословами и четками вместо сожженных». Мемуаристка уверяет, что ее мать тогда не ведала «о его [сына] ошибочных суждениях» и что та «изрядно наказала его и заодно его гувернеров», когда узнала об этом, заставив сына вернуться к «истинной, святой и древней религии наших отцов». Пусть это верно в дальней перспективе, но надо отметить, что во время диспута в Пуасси сыновья королевы-матери открыто насмехались над католичеством и что ее это мало смущало
