Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 61
Обе королевы весьма высоко оценили замок Нерак, где король Наваррский развесил великолепные ковры со вставками из драгоценных тканей, прежде украшавшие замок в По. Снаружи вдоль реки Баизы были разбиты сады, тогда как рукав реки заканчивался прекрасным рыбным садком. Городок был очарователен, и там жила память о великой Маргарите Наваррской. Здесь и поселилась ее внучатая племянница с тем, чтобы провести добрую часть зимы, чередуя проживание у мужа и визиты к матери, которая обосновалась поблизости, в Пор-Сент-Мари. Однако начало 1579 г. было несколько омрачено отъездом герцогини д'Юзес[223]: «Поверьте, моя Сивилла, скажу без утайки, что еще никогда не ощущала утрату с таким сожалением, как потерю Вашего присутствия; ибо каждый день не проходит и часа, чтобы у меня не нашлось сказать Вам столько, что все, попадающееся на глаза, вызывает во мне неприязнь»[224]. Но Маргарита была довольна — она неоднократно дала это понять, — тем более что верила в возможность форсировать приготовления к мирной конференции, теперь неизбежной; это подтверждает и собственноручная приписка ее фрейлины: «Королева […] никогда не была ни столь красивой, ни настолько веселой»[225]. Впрочем, у королевы были и другие причины для радости: переговоры о браке Франсуа Алансонского и Елизаветы Английской приняли самый многообещающий оборот, и посланник Симье недавно отплыл в Англию, чтобы уладить последние формальности. Пока что Маргарита написала монархине особо льстивое письмо — слишком льстивое, скажет англичанка, — чтобы помочь его делу[226].
Наконец, 4 февраля открылась конференция. На повестке дня стояли трудные дебаты: о количестве крепостей, предоставляемых гугенотам, об оплате их гарнизонов, о длительности отправления реформатского культа, об амнистии участникам последних смут… Екатерина в письмах по-прежнему упоминала центральную роль Маргариты: «Я созвала на собрание кардинала де Бурбона, принца-дофина [Монпансье] и других сеньоров Вашего Совета, и дочь моя королева Наваррская находилась близ меня на означенном Совете, где король Наваррский, при котором, как и в других случаях, были его люди, также сидел между моей дочерью и мной»[227]. Другие современники обращали особое внимание на ее вмешательства с целью примирения, а именно, когда гугенотские депутаты вызывали гнев матери своей непреклонностью. Так, секретарь маршала Дамвиля писал в своем «Рассуждении о том, что произошло на Неракской конференции»: «Королева-мать […] говорила с ними по-королевски и весьма надменно, сказав даже, что велит их всех повесить как мятежников, после чего королева Наваррская сочла своим долгом примирить всех и даже заплакала, умоляя Ее Величество даровать им мир»[228]. Корреспонденция королевы отражает ее усилия и надежды. Например, она писала герцогине д'Юзес, вероятно, 10 февраля: «Конференция очень продвинулась […], через три-четыре дня Вы узнаете все содержание ее постановления, и это намного раньше, чем полагали». Однако менее чем через неделю ее уже приводило в отчаяние, что «особо ничего не изменилось, поскольку три дня это сообщество было таким же беспокойным, как всегда; […] но, благодарение Богу, теперь все наладилось»[229].
Какую же все-таки роль играла Маргарита? Неоднократные утверждения Екатерины в письмах королю показывают, что с момента повторной встречи с королем Наваррским та оказывала Короне именно такую помощь, какую желали Генрих и его мать, то есть помощь в поисках реального умиротворения; она сумела примирить Бирона и мужа, как ее и просили; она старалась форсировать мирные переговоры и служила посредницей, часто курсируя между Нераком и Пор-Сент-Мари. Так, в письме королю от 18 февраля королева-мать писала: «Я бы полагала, и поведала об этом королеве Наваррской, что довольствовалась бы возвращением всех городов, которые они удерживают, и пусть они отдадут Перигё»[230]. Однако письма Маргариты больше говорят о ее политических предпочтениях. Ведь по ним видно, что королева не собиралась быть всего лишь приводным ремнем: «Я решила, — пишет она герцогине д'Юзес, говоря о матери, — делать для нее все, что в моих силах, насколько это не повредит величию и безопасности моего мужа; ведь его благо и несчастье слишком важны для меня». Таким образом, королева Наваррская считала себя прежде всего союзницей супруга из соображений собственной выгоды; но она также знала, что, поскольку вновь оказалась между католиками и протестантами, ее будущее зиждется на мире между обеими сторонами. Поэтому она продолжала утверждать, что всемерно стремится к миру, «ибо по мне лучше смерть, чем война»
