Через два года, в 1777 г., появилась первая большая биография Маргариты, сочиненная каноником-библиотекарем Антуаном Монже. «Удивительно, — пишет он в предисловии, — что среди стольких авторов, писавших о частной жизни государей, никто не взялся за частную жизнь королевы Маргариты де Валуа. Благодеяния, которыми она осыпала литераторов, открытое покровительство, которое она им оказывала, обширные знания, какими обладала она сама, делают такое забвение непростительным. Может быть, их остановило то, что не всё в жизни Маргариты было достойно похвалы?» То есть Монже собирался объективно изучить биографию королевы, цитируя источники и пытаясь отделить правду от лжи, правдоподобное от вымысла.
Возникший в результате портрет получился под стать заявлению автора. Оставаясь в зависимости от историков, писавших до него, Монже вместе с Бейлем удивлялся ее лжи насчет возраста, следовал д'Обинье в рассказе о смутах 1580 г., вместе с Летуалем и Дюплесси-Морне описывал эпизоде оскорблением, вместе с Мезере рассказывал об аженской авантюре и взял фразу у Дрё дю Радье (не ссылаясь на него): «Ее воистину можно считать самой необыкновенной монархиней своего века. Она соединила в себе все добродетели и все изъяны королей из ветви Орлеанов-Валуа». Однако автор этой биографии близко следовал «Мемуарам» и чаще всего признавал правоту за Маргаритой. Главное — он полагал, что следует «изгнать яд и желчь, излитые на эту монархиню, действительно повинную в некоторых заблуждениях, но очень далекую от всего, что было написано против нее под действием как отчаяния партии, оставленной своим героем, так и ярости тех, кто не получил никакой выгоды от смут, которые разожгло их честолюбие». В самом деле, этот историк один из первых приписал «Сатирический развод» д'Обинье и увидел причину резкости его памфлетов в его личной и политической озлобленности[754].
Эта критичность проявилась и во многих других случаях. «Не знаю, — восклицает, например, Монже, — откуда г-н де Варийяс взял, что Генрих II "велел ей благосклонно смотреть [на будущего герцога де Гиза], которого назначал ей в мужья"», и подозревает, что тот выдумал эту подробность. Он приводит версию убийства Ле Га, выдвинутую де Ту, но лишь затем, чтобы, опираясь на Летуаля, оспорить ее: магистрат, — объясняет он, — был слишком склонен верить «в преступления, в каких обвиняли принцев и придворных». Он отметает обвинение в кровосмесительной связи с Франсуа: причиной этих россказней могло быть воодушевление, с каким она говорила о брате. Что касается Генриха, то, конечно, она завидовала ему, но по причине неодинаковой любви, какую питала к ним Екатерина. А в 1582 г. она не хотела возвращаться ко двору, ведь она уже продала свой дом рядом с Лувром; таким образом, на возвращении настаивала Корона. Монже также выражал большое восхищение литературным творчеством королевы. Упоминая о путешествии во Фландрию, он восклицал: «Насколько пыл и интерес, которые она вкладывает в свой рассказ, отличаются от холодных гипербол большинства путешественников ее века!» Точно замечено, что сам Монтень несравним с Маргаритой. Какая жалость, — добавляет он, — что эту «особу, глубоко разбирающуюся в политике», не пригласили «на достойную ее сцену!» и тот факт, что «Мемуары» обрываются, тоже побудил его высказать хвалебное суждение — правда, под влиянием Варийаса: «Изящество, с каким они написаны, пылкость стиля при повествовании, знание человеческого сердца, о котором они свидетельствуют повсюду, и частичное описание интриг при дворе Генриха III — все это приумножает наши сожаления»[755]. Наконец, в доказательство таланта Маргариты, а также во исполнение своего долга историка Монже после биографии королевы приводит семь ее писем, в том числе три неопубликованных, и, главное, «Оправдательную записку» 1574 г.
Однако биограф не всегда неизменно выдерживал этот курс, и ему тоже случалось уступать легенде: Карл ударил героиню по голове в день свадьбы, чтобы она кивнула; в Варфоломеевскую ночь она спасла мужа; а Ла Моль, умирая, препоручил себя «милостям королевы Наваррской и дам». «Историки добавляют, что обе дамы ночью похитили их головы», — отмечает он, приравнивая «Развод» к историческим сообщениям и не пытаясь учитывать влияние этого памфлета на своих предшественников, хотя это было бы легко определить по датам публикации. Такое смешение сильно повредило и описанию всего оверньского периода. Иногда утверждения историка даже граничат с фальсификацией: «Надежные Мемуары, — утверждает он, например, — […] уверяют, что герцог де Гиз […] усердно ухаживал за ней до самой ее свадьбы с принцем Наваррским…» Однако это один из редких случаев во всей биографии, когда он не приводит источники. Впрочем, похоже, Монже не понимал в тот период, когда писал, какие выводы следуют из его логики в разных рассуждениях о женщинах и, в частности, о Маргарите. В целом он защищал ее, но не раз солидаризировался с суждениями Анкетиля, очень к ней неблагосклонными и не слишком основательными. Он поддерживал ее, но при этом осуждал ее мать, «осыпанную заслуженными проклятиями потомства». Он сожалел, что она не сыграла в истории более видной роли, но при этом яростно нападал на Брантома за то, что тот выступил за отмену салического закона
